Алые губы со вкусом иллюзий (СИ)

Здание цирка было круглым, как греческий амфитеатр и таким же шумным. Конечно, нельзя сказать наверняка, было ли шумно в греческом амфитеатре много веков назад, но я думаю, что там было очень шумно. Когда людям обещают какое-то невероятное зрелище, то шум нарастает в их душе подобно волне цунами, катится в желудок, поднимается вверх и вырывается изо рта. Наверное, крики – обычная реакция на что-то прекрасное и поразительное. По крайней мере, я редко видел в цирке молчащих людей. А уж я-то часто ходил в цирк.

Я приходил к круглому зданию цирка каждую пятницу ровно к восьми часам вечера, когда начиналось представление. Я ловко пробирался сквозь плотную толпу, уже привыкнув к толчкам локтями и не обращая на них внимания. До меня часто доносились крики из толпы о том, что кто-то купит билеты с рук по двойной цене, но я лишь усмехался. Я бы не отдал свои билеты даже за сундук с сокровищами, ведь пятничное представление стоило куда дороже – это было истинное волшебство, его неразбавленная эссенция, что самыми прекрасными ароматами разливается в воздухе, опьяняя всех, кто сделает один лишь вдох. Но некоторые люди продавали билеты и зарабатывали на этом. Я был убежден, что они либо умалишенные, либо покупали билеты именно для того, чтобы продать и ни разу не были на представлении. Какой бы ни была причина, в обоих случаях мне было их искренне жаль и я даже не могу сказать, в каком случае я жалел этих людей больше.

Если перед входом в цирк была толпа, то в помещении казалось, что воздуха просто нет, есть лишь люди, люди, люди… Они толпились везде. Воздух пропитывался запахом пота, одежды, еды, он пропитывался людьми, их простыми и такими привычными запахами. Вместе с толпой я двигался по направлению к залу, где уже с минуты на минуту должно было начаться представление. Я даже не пытался вырваться из плотных тисков чужих тел, шел, окруженный людьми и думал об этих людях.

Обычно мои мысли занимало лишь представление, но в эти несколько минут, что я двигался по узким проходам вместе с толпой людей, они врывались в мое сознание, как что-то настолько будничное, что на него не стоит обращать внимание и что-то настолько невероятное, что не обратить внимания было невозможно. Люди, люди, люди… Они волновали меня лишь в эти минуты, в остальное время своей жизни я шел по тротуарам, опустив голову, спрятав нос под теплым шарфом, совершенно не обращая внимания на то, что было вокруг меня, в том числе и на людей. Мне совершенно не было дела до них, до их мыслей, веры, идей, грез, надежд, но в эти минуты в цирке мне нестерпимо хотелось заглянуть в мысли каждого идущего рядом человека.

Что бы я там увидел, если бы действительно смог заглянуть, прожечь взглядом одежду и тело, оказавшись в тайных чертогах души? Мне не хочется знать ответ на этот вопрос, по крайней мере, сейчас. Куда приятней представлять, пытаться угадать, воображать, что догадка верна… На самом деле мне было бы страшно, если бы я сумел раздеть человека полностью, сняв с него бренный покров. Что если душа бы не засветилась, словно рой светлячков, а осыпалась бы безжизненным прахом, сквозь мои пальцы? Знание, сокрытое от людей должно быть сокрыто. Не каждая закрытая дверь таит за собою красоту и счастье, поэтому ни у кого не найдется набора ключей от всех дверей на земле.

Но вот минуты подходят к концу. Яркие цвета цирка врываются в толпу, словно ураган. Свет разноцветных прожекторов зажигает улыбки на лицах людей, которые до того хмуро толкались, стараясь поскорее проникнуть в зал. Но вот он, зал, и мне кажется, что это не мы входим в него, а он входит в нас, разрывая все, что было раньше на мелкие кусочки, тем самым позволяя наслаждаться этим мгновением, этим коротким «сейчас», не вспоминая ни о чем, что могло бы расстроить этот миг счастья.

Первая половина представления вызывает на моем лице лишь легкую улыбку. Я уже в точности знаю каждый номер, как будто я сам исполняю его уже много лет. Акробаты сменяют клоунов, дрессировщики сменяют акробатов, чтобы их вновь сменили клоуны. Это напоминало мне круговорот жизни, в котором все уходит, чтобы когда-нибудь вернуться. Эдакое колесо, которое рано или поздно прикатится обратно.

Во время этой части представления я позволял себе предаваться разным мыслям, обдумывать происходящее на цирковой арене. Я позволял себе плавать по поверхности бесконечно глубокого озера волшебства, но как только на арену выходила ты, я тонул в озере под гром аплодисментов, которые стихали лишь тогда, когда я достигал дна и пальцами прикасался к мягкому белому песку, когда на твоем лице появлялась лучезарная улыбка, озаряющая цирк ничуть не хуже прожектора.

Ты всегда заставляла огни гореть ярче, сердца биться быстрее, улыбки становиться шире, звуки делаться громче… Ты заставляла весь мир быть лучше, красочнее, волшебнее. Одно легкое движение твоей руки заставляло всех зрителей замереть в предвкушении нового чуда – кролика из маленькой шляпки на твоей голове, разноцветных платочков из узкого рукава твоей белой рубашки. Но даже когда ты не двигалась, а лишь улыбалась, все смотрели на тебя, боясь моргнуть. Казалось, что ты можешь сотворить какое-то волшебство буквально за секунду и стоит моргнуть, как оно улетучится светло-розовым дымком, словно детская мечта, которую так никогда и не удалось поймать за хвост.

Я знал все номера, что показывали в цирке этим вечером. Мне казалось, что я могу выйти на арену и самостоятельно повторить каждый трюк, настолько хорошо мне все запомнилось. Но тебя я не знал совершенно. Каждый раз ты менялась, ты всегда была разной. Да, ты начинала представление с простых фокусов, таких, как кролик из шляпы, но каждый вечер ты выполняла этот трюк словно бы заново, не заученными движениями, а с блеском в глазах, как будто ты и сама не могла поверить в волшебство, которое делали твои руки. Мне кажется, что именно такими должны быть настоящие фокусники – они должны не только удивлять зрителей, но и удивлять самих себя. Если самому поверить в волшебство, то и окружающие в него поверят - это непреложная истина.

Вытащив из рукава не меньше сотни маленьких разноцветных платочков, похожих на бабочек или юрких птичек колибри, ты улыбаешься. Вообще ты улыбаешься на протяжении всего представления, но в некоторые моменты твоя улыбка становится такой же волшебной, как и белый кролик из шляпы. Ты улыбаешься всем зрителям, но иногда мне кажется, что ты улыбаешься именно мне, и я уверен, что каждому зрителю в этот момент кажется то же самое. Ты словно знаменитая Джоконда даришь улыбку всем, но при этом каждому в отдельности. Мне всегда казалось, что ты не воспринимаешь зрителей, как толпу, а видишь каждого из людей и любишь каждого из них, как старого знакомого.

После простых фокусов ты переходишь уже к более сложным или, как сказал бы я, более непонятным зрителю и, тем самым, более впечатляющим. Над ареной летали карты, превращающиеся в белых голубей, ты сама взмывала в воздух подхваченная двумя голубями, что ворковали свои волшебные песни тебе на ухо. Возможно, они рассказывали тебе какие-то секреты мироздания или учили новому волшебству? Кто знает. Некоторые тайны навек остаются тайнами.

Каждый вечер пятницы ты обязательно вызывала на сцену зрителей. Это было твоим ритуалом, который ты еще ни разу не нарушила. Сначала ты приглашала присоединиться к тебе на красном бархате арены пятерых детишек. Их лица светились беззубыми улыбками, а ручки дрожали от предвкушения прикосновения к таинствам волшебства. Ты создавала для них плюшевых мишек прямо из воздуха, и я был уверен, что после окончания представления они не растают у них в руках, не испарятся в воздухе кислым, мокрым туманом, а еще надолго останутся их верными друзьями. Твое волшебство было настоящим, ты дарила людям намного больше того, за что они заплатили, покупая билет. Ты дарила им счастье, волшебство, друзей и воспоминания. Пожалуй, самым важным было последнее.