Каменные скрижали

— За что? Я живу скромно, работаю. Все делаю на ваших глазах, да и что мне скрывать?

— Уж это ты сам хорошо знаешь, — погрозила она пальцем. — Гляди, доиграешься…

Несмотря на мерное гудение вентиляторов сквозь оконную раму были слышны болезненные стоны, он поморщился, вслушиваясь:

— Кто так воет?

— Жена Кришана. Перейди в кабинет Ференца, сердце кровью обливается, ведь эта женщина так мучается.

— Что с ней случилось? Она больна?

— Не знаю. Кришан только смеется, скалит зубы. Нехороший он человек.

— А может зайдем туда? Нельзя позволить, чтобы она так страдала…

— Зачем ты меня туда тащишь? — отмахивалась Юдит. — Я боюсь болезней, чувствую отвращение, на мой взгляд, продолжительность жизни здесь слишком короткая, четырнадцатилетние девочки становятся матерями… Какая-то сумасшедшая спешка. Дети рожают детей, — ужаснулась она. — Здесь любой запах содержит в себе дыхание гнили, чад сжигаемых тел… Нет, не пойду. Выйдя из здания посольства, он окунулся в густой раствор пыли и солнца, сразу же вся кожа покрылась потом. Иштван сощурил глаза, воздух был полон переливающимися всеми цветами радуги блестками, они опускались и поднимались в зависимости от того, как сжималось тяжело стучащее сердце.

Около автомобиля сидел на корточках Кришан, он курил сигарету, отдыхал, доносящийся из дома крик не омрачал ему сиесты. Солнце поблескивало во вьющихся, смазанных жиром волосах. На руке была вытатуирована обезьяна, закрывавшая себе глаза руками. Не смотрите, что я делаю, — так можно понять этот рисунок. На пальце он носил толстый золотой перстень, подарок жены. Его нельзя было назвать бедным.

— Кришан, твоя жена рожает?

Шофер поднял треугольное лицо, показав из-под усов мелкие, кошачьи зубы в улыбке, похожей на гримасу.

— Оставь, сааб, она так рожает каждый месяц… Дурная кровь не хочет выйти из нее и ударяет в голову. У нее опухоль, но если ее вырезать, она не сможет уже рожать, так на что мне такая жена?

— Кришан, она мучается.

— А я нет? Уже второй день ни минуты покоя… Пусть уж умрет или выздоровеет… А так одна морока, ни жить не может, ни работать. Она знает об этом и поэтому не хочет операции. Жена меня любит, ей нагадали, что она родит… Может, само пройдет, вылечится. У моего дяди была опухоль, а потом пришел садху и пробил больное место вилами, там получилась маленькая ранка, из нее текло три недели, и опухоли как не бывало. Все зависит от того, кому, что на роду написано. Мне гороскоп говорит — не ешь сладкого — я и не ем…

Тереи направился в секретариат, чтобы выпить чая из термоса, но прежде высушил ладони в струе воздуха, идущего из вентилятора. Юдит, выслушав его рассказ, сказала о Кришане:

— Скотина.

Она вынула из аптечки плоскую бутылку, налила полстакана коньяка.

— Дам ей глотнуть.

— Ты ее убьешь... А муж тебя обвинит.

— Старый английский метод. Когда я была в Лондоне…

— Или в Сибири? — прервал Иштван.

— Там тоже, когда у какой-нибудь женщины были проблемы с месячными, естественно, по ее же вине, она брала стакан чего-нибудь крепкого и в баню. Здесь баня у нас вокруг, не хватает только жидкого раздражителя. Увидишь, что ей поможет.

И она решительно вышла в коридор.

— Придется мне самой ей влить, а то из-за любви она готова оставить коньяк Кришану.

Юдит шла по коридору, немного сгорбившись, вглядываясь в поверхность золотистой жидкости, налитой в стакан.

Иштван вернулся к себе, развалился в кресле, с облегчением закурил сигарету. Он еще переживал разговор с Байчи, теперь ему в голову приходили более умные слова, лучшие аргументы.

Успокойся, актеришка, пожурил он самого себя и начал просматривать почту. Пришли приглашения на лекции, в письмах спрашивали, когда выставка венгерского кустарного промысла прибудет в Кашпур, было также несколько сообщений о приемах, в том числе одно от замминистра сельского хозяйства.

Среди журналов лежал продолговатый коричневый конверт, который ему принесла Юдит. Он вытряхнул фотографии, рассыпал их веером по столу.

Итак, все они были перед ним, прекрасные девушки, захваченные врасплох неожиданной, безжалостной вспышкой блица. Гибкие, стройные тела, танцевальные жесты напоминали радость этого ночного часа. Лампочки, горевшие сзади светлыми пятнами, были похожи на слишком близкие звезды. Какой будет судьба этих расцветающих девушек? Что выпадет на их долю? Казалось, вспышка остановила их, запечатлела, защитила от уничтожающей и освобождающей силы времени. Но как ненадолго. Для меня эти фотографии еще будут иметь значение, они напомнят жаркую делийскую ночь, а для сыновей? Если они вытащат из ящика пачку блестящих карточек с экзотически одетыми красотками, склонятся над ними с любопытством, будут вырывать друг у друга… Возможно, вспомнят о нем с вульгарным ребяческим восхищением, которое по их понятиям будет означать мужскую солидарность. Отец умел обхаживать девушек! Будут холодно обсуждать красоту Грейс… Смотреть в глаза индианки, на ее полные губы. Сколько же из того, что он пережил, можно передать другим? Как передать словами возбужденное дыхание и скрежет ногтей, царапающих ковер, аромат волос, в которые он погрузил свое лицо? Как задержать то волнение, которое еще сейчас заставляет сильнее биться сердце? Он писал стихи. Издал два томика, которые в меру хвалили, но с трудом понимали. Неужели эта чужая свадебная ночь еще вернется стихами?

И все же он был благодарен Грейс, хотя к этому чувству примешивалось и неодобрение. Иштван был рад, что она уехала с мужем в Джайпур, там ее должны были представить остальной родне, ввести в новые владения — хотя это звучало как в романе, написанном сто лет назад — Грейс должны были воздать почести ее подданные, для которых молодой раджа был не только господином, властелином, но и близким человеком, о нем говорили с беспокойством и уважением, ведь его знали с детства… Иштван испытывал облегчение, что ему не надо встречаться с ее мужем, смотреть в глаза, улыбаться, жать руку, что он избавлен от всего этого.

Он был благодарен Грейс за то, что ее не было в Дели. Такое трусливое удовлетворение испытывает предатель, которому взгляд соучастника не напоминает об измене, позволяет думать о самом себе снисходительно, облегчить чувство вины и оправдать обоих.

Он вдруг вздрогнул и начал прислушиваться. Крик за окном, который монотонно повторялся, к которому он привык, неожиданно прекратился. Умерла, — подумал он с облегчением, несмотря на жалость и отвращение к глупости несчастной жены Кришана. Но имел ли он право ее судить? Что она могла с собой сделать? Приданое Кришан уже давно промотал… Бесплодная, значит проклятая.

Выходя из посольства, Тереи встретил возвращающуюся из флигеля Юдит, лицо ее было покрыто потом, но она победно улыбалась.

— Все пошло как по маслу, — шепнула она ему на ухо. — Жена Кришана никогда в жизни не брала в рот алкоголя, правоверная индуска. Коньяк совершил чудо.

— Ненадолго.

— Никакое чудо не спасает от смерти, — сказала Юдит серьезно, — во всяком случае женщина перестала страдать, у нас еще месяц впереди, чтобы отправить ее к хирургу.

Тереи посмотрел в ее темные, печальные глаза, сейчас в лучах солнца они просвечивали как янтарь. Юдит была явно взволнована.

— Ведь ты не очень эмоциональный человек.

— А тебе бы хотелось, чтобы я над ней плакала? Терпеть не могу святую простоту. Если она нас не послушает, что же, пусть погибает. Боюсь, что месяц ей покажется очень длинным. У нее еще столько времени. Послезавтра она забудет, что звала смерть, хотела избавиться от мучений… Когда получше узнаешь людей, вот хотя бы возьмем, к примеру, тебя, оказывается, что каждый человек сам для себя и палач, и жертва. И нет спасения.

— А у тебя остается довольно сомнительное удовлетворение от того, что ты предвидела ход событий. Надо иметь немного терпения, стоит только подождать…

— Да, Иштван, — кивала она головой, — и все же иногда бывают сюрпризы, мне в жизни несколько раз удавалось встретить настоящих людей.