Аргентинское танго

имнее лакомство, когда вокруг идут снега, торчат елки у витрин магазинов, метет метель… Метель. Метелица. Вдоль по улице метелица метет, за метелицей мой миленький идет. Смела меня метелица, смела и замела. Не проехать, не пройти.

Мальчик-тореро поднял руки над головой, обернулся к публике, к гулко рокочущему, как море, полному людей амфитеатру и послал всему стадиону воздушный поцелуй. Потом раскинул руки, и мулета красным квадратом повисла на его напряженных пальцах, и ветер взвил ее, отогнул, прилепил алую ткань к жилистым, тощим бедрам. На тореро был наряд простой и традиционный — трико и короткая куртка. Трико белые, какие были у тореро во времена Гойи; куртка светло-голубая, густо расшитая серебряной нитью. Они все, тореро, то золотые, то серебряные. Жизнь — праздник. Смерть — праздник вдвойне. Если тебе пропорет рог быка, хорошо предстать перед Богом нарядно одетым.

Выпустили быка, и Мария по-испански крикнула: «El toro! Ole!» И вцепилась в руку Ивана. И уже не соображала ничего. Буйство корриды захватило ее сполна, как захватывало во все века ее предков с горячей кровью, жаждавших зрелища смерти, как заключенный жаждет воли. Иван глядел с любопытством, немного с отвращением: ему претил такой вид смерти, вид этого древнего спорта, где побежденный, бык или человек, обязательно должен умереть. Единоборство! До него дошло: жизнь — это единоборство. Или ты — его, или он — тебя. Третьего не дано.

Бык наклонил голову, ринулся вперед. Маленький худенький тореро стремительно отвел мулету. Бык разъярился, стал рыть копытом опилки арены. Мария слышала сопенье быка. Толпа вокруг разжигалась, люди выкрикивали: «Оле! Оле!» Молодой тореро быстро, в мгновение ока, обернулся вокруг себя и, снова оказавшись напротив быка, дразняще махнул красной тряпкой перед носом у храпящего зверя.

И бык, наклонив рога низко, к самой земле, разъярился по-настоящему. Он замычал густо, низко, басом, потом взревел, как ревет, призывая на бой, труба — и двинулся на тореро медленно, но так мощно и неуклонно, бесповоротно, что трибуны замерли. Люди затаили дыхание. Каждый почувствовал вкус крови на губах. Вкус начинающегося единоборства. «Я убью тебя, жалкий человек», — слышалось в реве быка. И худенький юный тореро внезапно, поднявшись на цыпочки, стал взрослым и жестоко-суровым. Постарел на десять, на двадцать лет.

И Мария едва не ахнула, узрев это превращенье. Время! Что такое время? Мы не знаем, что оно такое. Мы живем на земле свой срок и не знаем часа своего. А рог незримого быка уже ищет, ждет нас, чтобы насадить на себя.

Черный бык рванулся вперед. Тореро уклонился от атаки. Мулета взвилась высоко вверх, к жаркому вечереющему небу, прочертив небосвод огненной полосой. Издали казалось — тореадор держит над головой алый факел. Мария кричала вместе со всеми: «Оле! Оле!» Сунула два пальца в рот. Засвистела пронзительно. Иван отшатнулся. Он не представлял, что его невеста умеет так хулигански, пронзительно свистеть, так оглушительно кричать. Мария, это его