Матисс

етро не то диггеров, не то просто любопытных. Экипированы они были солидно: обвешаны карабинами, катафотами, мотками веревок, обуты в горные ботинки. Ему эти пижоны были неинтересны, так как далеко от шахт они не отходили. Вся цель их вылазок состояла в том, чтобы покататься на вагонетках, походить вокруг, поахать да, усевшись на путеукладчике, опорожнить ящик пива. Королев собирал после них бутылки, присыпал землей лужи мочи – и как можно скорее уходил с этого места…

Засыпая, Королев всегда обращался к своему мозжечку, у него была своя техника обращения к этому участку мозга. Он словно бы заново входил в собственное тело, как в здание – и сразу вглядывался в потолочный свод. Фрески, которые он мог там разглядеть, все время изменяли образ и контуры, плыли, подобно облаку. Это штрихованное, как на офорте, облако состояло из линий – его траекторий, которые он объемным графом, клубком многогранника, словно бы насыщая образ линиями внутри зодиакального знака, накрутил, вышагал, плутая под землей. Он никак не мог избавиться от тяги к представлению своей траектории. Он в этом кинетическом клубке находил отчетливую весомость, она укладывалась в его моторную память неким дополнительным телом, как если бы он создавал самому себе двойника-ангела и захотел придать ему вес, для того чтобы ввести в физический мир. Этот клубок его траекторий был живым, Королев его пестовал памятью. Ему все время казалось, что он выписывает собой какую-то схему – и схема эта потом снилась ему в отчетливости. Он упорно вглядывался в нее, как вглядывался в шахматные поля при игре вслепую: клетки пучились усилиями фигур, их атакующими возможностями. Он строил партию и проигрывал. Королев исследовал эту телесную схему – новое свое обиталище, и она проступала у него перед глазами с инженерной тщательностью, напоминая не то набросок силуэта балерины, раскрывшейся в пируэте, не то какой-то удивительной башни, разветвленной векторами подъема. Но когда тщательность траекторий со временем сгустилась, он увидел человека – вписанного в круг человека, раскрывшегося миру, раскинув руки и ноги, – и успокоился. Постепенно человек этот ожил, развился – и оставил по себе свое претворение: схему летающего города, воздушного общежития. Королев обрадовался такому обороту событий, зная: человек этот подался вспять, чтобы дать место существенности будущей жизни. Он включился в это строительство – и теперь бегал по подземельям с увлеченностью пера. Постепенно стали проступать иллюминаторы, проулки, оснащенные бассейнами солярии, галерея с названием «Портреты солнца», сеть размещенных на просторных верандах вегетарианских столовых, с эпиграфами над раздачей: «Будущее – наша цель», фруктовые висячие сады…

Теперь засыпал он не от лени, а из воодушевления.

LXXXIV

В самом деле, заснуть теперь он мог хоть в пекле. Однажды так он внезапно прикорнул на заброшенной станции «Советская» – и просидел три дня, пропуская поверх неподвижного, медленно мигающего взгляда поезда, полные огня и усталой жизни.