Почетный караул

Мисс Канди сказала с отчаянием:

— Лейтенант Петти! Вы не рассердитесь? Мне эмблема войск связи, ну, цветные флажки, нравится больше, чем эмблема воздушных сил, а вам?

Ответить на это было непросто, и недоумевающая розовая физиономия лейтенанта Петти выдала его полную растерянность. Он невнятно промямлил:

— Ну, почему же, если вам нравится.

И смущенно улыбнулся ей. Однако было ясно, что сказать ему больше нечего. Тут ее осенила новая мысль. Она поглядела в дальний конец комнаты, где лейтенант Эдселл и другой офицер, в котором она узнала лейтенанта Филлипса из службы общественной информации, сидели за столом, наклонившись друг к другу. Наблюдая за ними, она заметила, что в их неслышном разговоре наступила пауза, и произнесла певуче:

— Лейтенант Эдселл, можно я вас прерву на минутку? Лейтенант Эдселл, вы мне дадите сегодня отчет об автоматических парашютах? Я потому спрашиваю, что если мне его печатать, так за другое лучше пока не браться, ведь верно?

Лейтенант Эдселл раздраженно поднял голову и сказал:

— И не собираюсь! Вы же знаете. Его придется задержать, пока из Эглина не поступит остальной материал.

— Ну, значит, мне пока делать нечего, — сказала мисс Канди. — Разве что капитан Хикс найдет что-нибудь, когда вернется. Господи! Хоть бы в такую жару нас отпускали пораньше! Прошлым летом в Грейвелли ведь отпускали, помните? А там и вполовину так жарко не было. Во всяком случае, на час раньше мы все-таки уйдем — ну, из-за парада. Гражданским служащим разрешено присутствовать. Я, пожалуй, пойду.

— Не сомневаюсь, — сказал лейтенант Эдселл.

— Мне хочется увидеть генерала Била. По-моему, он красив на редкость. — Она вновь взяла сложенную газету и впилась глазами в фотографию. — По-вашему, миссис Бил очень хорошенькая? По-моему, да. И выглядит очень молодо.

— Ну хватит, Палм! — сказал лейтенант Эдселл. — Помолчите немножко, а? — Он повернулся к своему другу. — Ду-ду-ду! Ду-ду-ду! — произнес он выразительно.

Лейтенант Филлипс по-прежнему смотрел в сторону. Выразительность тона должна была послужить косвенной затравкой, однако лейтенант Филлипс словно бы не заметил ее, как не заметил, с каким точным расчетом болтовне мисс Канди был положен конец, только после того, как болтовня эта послужила завершением, естественной точкой их разговора.

Лейтенант Филлипс (его худое, с тонкими чертами лицо оставалось все таким же то ли отчужденным, то ли рассеянным) сказал:

— Ну, в конечном-то счете ты ведь не знаешь, что там действительно произошло, и не знаешь, что происходит сейчас, и не знаешь, что произойдет дальше. Этот полицейский лейтенант, я полагаю, подал на тебя рапорт?

Лейтенант Эдселл смерил его гневным взглядом: возможно, точность этого вывода уязвила его даже больше, чем холодная невозмутимость, с какой он был сделан. Однако и гнев был каким-то ущербным, точно его обычная жажда отвечать ударом на удар умерялась скрытыми ранами. Он готовился постоять за себя, но медленно, как человек, которому не слишком хочется еще раз получить кулаком по уже ушибленному месту, вновь испытать уже испытанную боль. Он пожал плечами и сказал:

— Не знаю. Может быть, и нет. Он поставил себя в не слишком завидное положение. И перетрусил. Он знал, что позволил себе лишнее, и пошел на попятную.

Лейтенант Филлипс обдумал этот вывод, и уголки его губ насмешливо вздернулись. Предположительно он, кроме того, взвешивал, не напрасно ли уступил своему другу безоговорочное первенство, признавая (если, конечно, он его признавал!) за ним право строить планы и руководить их исполнением. Он сказал:

— Почему в не слишком завидное? Он же тебя остановил!

— Тебя, конечно, он не остановил бы! — сказал лейтенант Эдселл. — Видишь ли, у них в джипах есть радио. Иными словами, пойди я напролом, все они — начальник полиции, старик Росс, этот маразматик Моубри — узнали бы, где я нахожусь, еще до того, как я туда дошел бы. И у меня не было бы времени отыскать Уиллиса и поговорить с ним. Полицейского я уже загнал в угол, и остановиться было самым ловким ходом. Пусть-ка попотеет, пока я пойду перекусить.

— А прежде, — сказал лейтенант Филлипс, — самым ловким ходом было бросить отца Уиллиса в госпитале одного.

— О Господи, Прес! — сказал лейтенант Эдселл. — Я ведь уже один раз объяснил! Я не способен раздвоиться. Естественно, я мог бы оставить его с тобой, будь ты там.

— Ты знаешь, почему меня там не было. Коллинз запер меня в отделе.

— Н-да? Ну так он… — лейтенант Эдселл наклонил голову в сторону кабинета майора Уитни, — …думал, что запер меня, но ошибся. А прищемила меня вот та сволочь. — Он кивнул в другую сторону, на стол Натаниела Хикса. — Конечно, ты скажешь, что я мог бы предвидеть. Так я предвидел! Но я не предвидел и не мог предвидеть, что туда именно в эту минуту заявится старик Росс. Естественно, Хикс не упустил случая подлизаться к Россу.

Лейтенант Филлипс сказал пренебрежительно:

— Но ты же не знаешь точно, что Хикс хоть как-то к этому причастен.

— Черта с два не знаю! — сказал лейтенант Эдселл. — Дежурная там объяснила мне, что Уиллиса подвел к полковнику Россу тот офицер, с которым я его оставил. И это отлично укладывается в общую картину. Я же знал, что он именно от Росса получил это задание — пристроить розовые слюнки про эту дыру во славу генерала Била в миллионотиражные журналы, как он выражается. Когда я утром уходил из отдела, он распустил хвост. — Лейтенант Эдселл воодушевился. — Милт Маккейб, художник (сидит в форме сержанта в чертежной!), пришел, чтобы что-то там сделать для этого подонка, ну, капитана из Орландо, летчика-истребителя, который помогает Хиксу с его проектом…

Он кивнул на чертежную доску и диаграммы построений самолетов на большом столе у окна.

— Хикс надулся важностью, как индюк, и говорит Маккейбу, что через генерала Била затребует его к себе для иллюстрирования этих статей. Потом Хикс выдает мне, какая он шишка в издательском мире, да как замечательно разбирается в литературе, да какой он тонкий критик и судья — о, черт! Ты когда-нибудь читал жвачку, которую они печатают? Он сипел и пыхтел о том, что он намерен сделать, и о том, что с генералом, и с Россом, и со всеми ними он вот так! — Лейтенант Эдселл поднял два растопыренных пальца и свел их вместе. — Тут и соображать было нечего. Разговор зашел о заварушке в клубе, и он дал недвусмысленно понять, что стоит всецело на стороне олуха из Орландо, верного рыцаря Юга. И мне следовало бы сообразить куда больше.

— Ну, — сказал лейтенант Филлипс, — по-моему, раз уж ты сообразил, что Хикс против, поручать ему Уиллиса было верхом глупости.

— Заруби себе на носу, — сказал лейтенант Эдселл, — все, что можно было сделать, сделал я. А ты рассиживал на заднице. Хотя должен сказать, что это все-таки лучше, чем изгадить все, как ты ухитрился вчера с Элом Джеймсом…

— Я изгадил?

— А кто же? Ты, ты! Зачем тебе понадобилось сообщать подручным Моубри, что он цветной? Если бы ты хоть немножко умел думать, так не проговорился бы об этом подлой крысе Ботвинику. Кроме болтовни, ты во всем бесполезен, потому что чертовски наивен. Политически ты инфантилен. И все еще веришь в дерьмо, которым тебя пичкали в Сент-Поле, или где там еще, и в старом милом Гарварде.

Лицо лейтенанта Филлипса выражало то растерянное возмущение, которое испытывает человек, когда за серьезными ошибками и недостатками своего друга вдруг различает собственную более серьезную, более тяжкую ошибку. Его уважение к себе было скомпрометировано тем, что у него такой друг. Как он мог объяснить или извинить подобный выбор? Лейтенант Филлипс встал с подчеркнутой сдержанностью, взял свою фуражку и вышел.

Мисс Канди, которая все еще склонялась над газетой, тут же подняла голову и сказала:

— Лейтенант Эдселл!

Лейтенант Эдселл взял трубку аппарата на своем столе. Мисс Канди замерла с полураскрытым ртом. Он назвал номер.

— Лейтенант Липпа тут? — сказал он. — Нет, не затрудняйтесь. А кто говорит? Сержант Леви? Да. Ну, если она вернется, скажите, пусть сразу позвонит мне, хорошо? Возможно, я скоро уйду. — Он небрежно бросил трубку на рычаги.