Почетный караул

— Лейтенант Эдселл!

— Бога ради, что еще?

— Вы сломаете телефон.

— Туда ему и дорога.

— Лейтенант Эдселл, вы читали эту статью в газете?

— Нет.

— Ужасно интересная. Ну, про отказчика, которому совесть не позволяет служить в армии. Что он говорит.

Лейтенант Эдселл встал, повернулся к ней спиной и начал рассматривать сложенные на столе диаграммы сержанта Маккейба, беря лист за листом и бросая их обратно.

— Лейтенант Эдселл! — сказала мисс Канди. — Вы будете слушать? Я хочу вас спросить. Вот он говорит… — Она прищурилась на газету. — Вот он говорит — я цитирую: «Мои убеждения не позволяют мне служить в частях, ведущих боевые операции, но я выразил полную готовность пойти на военно-медицинскую службу, где мог бы оказаться полезным, поскольку владею навыками оказания первой помощи. Но мне было отказано».

Она с надеждой посмотрела на лейтенанта Эдселла, но он, словно не слыша, продолжал поднимать и класть обратно большие листы чертежной бумаги. С еще большей решимостью она продолжала читать, повысив голос:

— «Хотя я и не член какой-либо церковной организации, но следую христианской доктрине непротивления и сожалею, что столь многие из тех, кто ее проповедует, сами ей не следуют. Я считаю, что Гитлер — зло, но утверждаю, что зло нельзя победить другим злом, то есть ненавистью и насилием, но, наоборот, лишь любовью и милосердием». Конец цитаты. Лейтенант Эдселл, как по-вашему, можно Гитлера победить любовью? По-моему, нет.

— Господи Боже! — сказал лейтенант Эдселл, оборачиваясь. — Что вы там бормочете, Палм?

— Ну, про этого, который в Тампе. Что он говорит. Тут сказано: известный бейсболист. А я про него знать не знала. Очень интересно, по-моему. И удивляюсь, отчего вы-то не отказчик по велению совести.

— Господи Боже, это еще почему?

— Ну, вы вроде как всегда против всего, разве нет?

— Я вроде как всегда против всякой чертовой глупости. Отказ от военной службы со ссылкой на совесть — это чертова глупость.

— Так я же и говорю, что так думают почти все люди, и потому удивляюсь, что и вы тоже. Ну, знаете… Вот когда вы утром разговаривали с капитаном Уайли про цветных, вы же сказали, что на Юге все до единого не правы. Разве, по-вашему, человек не имеет права быть отказчиком, если у него совесть этого требует?

— Он имеет право быть чем хочет, если ему это сойдет с рук.

— Даже когда… Вот что сказал член комиссии по воинской повинности. Цитирую: «Защита тех прав личности, какими он пользуется, практикуя непротивление, обеспечивается другими. Если у него так много совести, для меня остается загадкой, как он может принимать эти блага, хотя не желает присоединиться к тем, кто ради их защиты рискует жизнью».

— Ха! — сказал лейтенант Эдселл, оживляясь. — Какие такие блага принимает этот дурак? Платит тридцать пять долларов в месяц, чтобы его заперли в концентрационном лагере с другими полоумными под водительством отборных христосиков?

Наконец-то добившись своего, мисс Канди сказала радостно:

— Ну, по-моему, этот, который говорил от имени комиссии, имеет в виду, что он что-то должен родине, ведь верно? В конце-то концов, здесь он правда имеет блага, ну там свободу, демократию, мало ли что. В Германии у него их ведь не было бы, верно? — Она поглядела на лейтенанта Петти, который с изумлением взирал на них обоих. Было очевидно, что будничная работа в войсках связи была совсем другой. Эта немая дань восхищения — лицо лейтенанта Петти, который чуть ли не разинув рот, ошеломленно слушал их глубокомысленную беседу, — сделала ее совсем счастливой, и она сказала любезно: — А вы что думаете, лейтенант Петти?

— Ну, меня не спрашивайте! — сказал лейтенант Петти.

— Палм, никому таких вопросов не задавайте, — сказал лейтенант Эдселл. — В них нет никакого смысла. При чем тут, что у него было бы в Германии, а чего не было бы? Важно, что он получает здесь. Вы сейчас сами прочли, что он здесь получает. Чванный подонок, пролезший в призывную комиссию, чтобы было над кем измываться, выставляет его подлым трусом и мерзавцем. Он получает право провести войну — а если будет, как в прошлый раз, то и несколько лет после — в концентрационном лагере. Чем же он обязан своей родине за это? И что, по-вашему, такое — его родина? Государство?

— Нет. При чем тут государство? Я говорю про родину, про всю страну.

Лейтенант Эдселл позволил себе улыбнуться.

— Пусть так, — сказал он. — Но страной-то управляет федеральное государство, продукт классового антагонизма и орудие классового господства. И что он должен этому государству? Как бы оно себя ни называло, где бы ни находилось — будь то мы, Россия, Германия, Япония, — оно остается средством сохранения власти для кучки людей, которые ложью и обманом пробрались на самый верх, а всех остальных оно заставляет работать на эту кучку. Ногой в зубы — вот все, что он ему должен. И пусть наподдает всякий раз, когда может себе это позволить без того, чтобы его ликвидировали. Естественно, если он правда верит в непротивление, то ни для каких конструктивных действий все равно не годится, а потому и пусть его ликвидируют…

Он умолк.

Дверь из кабинета майора Уитни отворилась бесшумно и быстро. Капитан Дачмин, изображая человека, увертывающегося от удара, ловко проскользнул вокруг нее, потом тихонечко ее закрыл и привалился к ней широкой спиной.

— Чуть было меня не ликвидировали, — сказал он. — Брр! Этот Ходен, полковник, поглядишь на него и уверуешь в петушиные яйца. Нет-нет! — сказал он мисс Канди. — Вовсе не то. И к тому никакого отношения не имеет. Просто он доподлинный живой василиск, сказочное чудище — оно убивает взглядом, а на свет выходит из яйца, которое сносит петух. Не путать с василиском-ящерицей… Вот что, лейтенант, — сказал он лейтенанту Петти, — извини, что продержал тебя столько. Сегодня я не могу. Майор взвалил на меня другую работку.

— Капитан Дачмин! — сказала мисс Канди. — Что это у вас на руке?

— Меня произвели в наблюдатели боя, — сказал капитан Дачмин. — За доблесть. Где Нат?

— Капитан Хикс звонил, капитан Дачмин, — сказала мисс Канди. — Поручил мне передать капитану Уайли, что будет здесь в два часа или около. А капитан Уайли и сержант ушли поесть. Им пора вернуться…

— Без сомнения, без сомнения, — сказал капитан Дачмин. — Пусть возвращаются. Вернутся как жертвы в праздничном убранстве к огненноглазой деве дымной войны… Мне надо и капитана Хикса произвести в наблюдатели. Он начальник моей транспортной службы. Хочешь тоже? — сказал он лейтенанту Петти. — У меня есть еще одна повязка, а машина у капитана Хикса просторная.

Лейтенант Петти уже поднялся на ноги. Он сказал:

— Мне, пожалуй, не стоит. Я распорядился вывезти голубятню. А там есть неопытные. Так мне лучше последить за ними. — Он пошел к двери, но остановился. — А как насчет… то есть позже… мы… то есть мы…

— А! — сказал капитан Дачмин. — Я как раз хотел тебя предупредить, когда меня майор вызвал. Еще бы! Все организовано. Рукой мастера. Они там готовят что-то вкусненькое, домашнее. Джун заедет за нами на своей машине. Мило и экономно, так? Встречаемся в баре «Башни» в шесть.

— Ладно, — сказал лейтенант Петти. — Приду. — Он заметно порозовел и вышел, совсем смутившись.

— Красавчик Джоки ждет меня, — сказал капитан Дачмин. — Веселый, нежный ждет меня, хороший ласковый малыш и самый лучший для меня! Старинная песня. — Он позволил себе плюхнуться в заскрипевшее под ним кресло, легко вскинул толстые ноги, положил ступни на стол и одарил лейтенанта Эдселла благодушным взглядом, весело посмеиваясь: над чем-то симпатичным ему в робкой плотской жажде лейтенанта Петти, над собой за ту шутливую ловкость, которую он, наверное, вложил в организацию приятного вечерка, и (блаженно) над всеми прелестями жизни, над своим неистощимым миром — устрицей, вскрываемой мечом.

Лейтенант Эдселл, чей мир (во всяком случае, в этот день) был совсем иным, ответил ему угрюмым взглядом. Он сказал: