Как много в этом звуке

— Что мы должны? Много ли? Кому?

— Должны, и все! — Валерия Александровна отвернулась, не желая отвечать на вопрос, поставленный столь крамольно.

— Вот! — Федор поднял вверх указательный палец. — И редактор мне сказал то же самое. Мы все, говорит, должны заботиться, беспокоиться, вскрывать, разоблачать, пригвождать и так далее. Я говорю, что беспокойства мне не занимать, а вот по делу-то что? Он чуть не прослезился. Да! Встал, руку мне пожал, так ему беспокойство мое понравилось, до дверей проводил, но показалось мне, что уж очень торопился он дверь за мной закрыть. Похвалил напоследок за государственный подход к делу, все мы, говорит, должны учиться у вас настоящей принципиальности. Ах, думаю, мать твою…

— Опасный ты человек, Федя! — сказал Костя. — С тобой это… ухо востро. А? Тебя же ни один начальник терпеть не сможет.

— Это точно! — расхохотался Федор. — Было дело — схватился я с одним лет пять назад, ох схватился! Насмерть!

— Выгнал? — участливо спросил Олег Алексеевич.

— А то как же! — подтвердил Федор. — Под зад коленом. — Он заговорщицки посмотрел на всех. — Я его выгнал. Я.

— Так не бывает, нет. — Костя покачал головой и, свесив ноги, спрыгнул вниз. — Заливаешь, Федя.

— А зачем? — удивился Федор. — Чтоб покрасоваться перед случайными попутчиками? И ради вас мельтешить? Нет… Скажу по секрету — мне уже два раза пришлось менять директора нашего гастронома. Прокалываются, стервецы! Воруют. Но самое удивительное — считают себя обязанными воровать. Толковал я с одним, долго толковал, все пытался понять человека… Он мне и выложил — должен ведь я, говорит, себя за что-то уважать! Должен позаботиться о том, чтобы и другие меня уважали. А если, говорит, вести себя робко, то вылетишь быстрее, чем за воровство.

— Все правильно, — подтвердил Олег Алексеевич. — Именно так обстоит дело. Но откройте и второй секрет — кем же вы работаете?

— А! Катализаторщик.

— Это что-то вроде сантехника? — неуверенно спросила Валерия Александровна.

— Да, примерно.

— Чем же кончилась поездка? — спросил Костя. — С чем домой едешь?

— Колбасу вот купил, три батона. — Федор усмехнулся. — Три очереди пришлось отстоять. По одному батону давали.

— Значит, впустую?

— Пока — да… Но есть кое-какие соображения.

— Может, мы подмогнем? — предложил Костя.

— Вы? — Федор усмехнулся. — Вы уж ни на что не годны. Отработанный материал. С вами каши не сваришь. У тебя, — Федор оценивающе посмотрел на Костю, — слишком много собственных желаний, и для тебя нет ничего важнее. Олег Алексеевич уверен в невозможности добиваться чего бы то ни было, он полагает, что и надобности такой нет. А, Олег Алексеевич? Да-да, вы слишком много знаете о сложностях, трудностях… Иногда вредно много знать. А наша уважаемая Валерия Александровна… — Федор замялся.

— Скажите! Скажите же, мне очень интересно!

— Вы считаете даже вредным доказывать что-то свое. Да у вас и другие заботы, как у всякой женщины, — милостливо добавил Федор. — Хочу спросить, — он повернулся к Олегу Алексеевичу, — почему-то мне кажется, вы немного разбираетесь в экономике, верно?

— Изучал… В общем-то, разбираюсь.

— А! — Федор махнул рукой. — Этого мало. Разбираться мы все разбираемся, тут много ума не надо.

— А что, собственно, вас интересует? — благосклонно спросила Валерия Александровна. — Я — экономист.

— Дело в том, что я открыл экономический закон, вот и хотелось бы потолковать со знающим человеком, есть кое-какие вопросы. — Федор наклонился под лавку, поправил выкатившийся в проход колбасный батон, посмотрел в окно и лишь после этого обратил внимание на тишину в купе.

Первым пришел в себя Олег Алексеевич.

— Простите, что вы открыли? — спросил он, подавшись вперед.

— Экономический закон, — ответил Федор с таким выражением, будто признался, что купил не только колбасу, но и килограмма полтора сыру.

— В чем же он заключается? — Костя смотрел на Федора, как на фокусника, боясь моргнуть, чтобы не упустить ни одного движения. В его глазах можно было заметить готовность расхохотаться в любом случае, что бы ни сказал сейчас Федор.

— Вы у нас прямо как Ньютон, — заметила Валерия Александровна и со значением посмотрела на всех, давая понять, что, право же, не стоит придавать слишком большое значение словам простоватого попутчика.

— Это который с яблоками возился? Яблоко от яблони недалеко катится, да? Чепуха. А закон мой такой, сейчас я вам его растолкую… Значит, так… количество продукта должно соответствовать потребностям общества, — раздельно, по слогам произнес Федор.

— Ну? — вырвалось у Кости.

— Что — ну? Вот и все.

— Постойте, постойте! — Олег Алексеевич захлопнул дверь купе, за которой раздавались слишком уж громкие голоса. — Количество производимого продукта… Так? А дальше?

— Какого продукта? — усмехнулась Валерия Александровна. — Колбасы?

— Как вам эта колбаса в душу запала! — рассмеялся Федор беззлобно. — Вы уж готовы все радости и горести людские на колбасу пересчитывать.

— Подождите! — вдруг тонко взвизгнул Олег Алексеевич. — Хватит вам эту колбасу жевать. Количество производимого продукта должно соответствовать… Чему?!

— Потребностям общества.

— Правильно, должно! А где же закон?

— Это он и есть. — Федор развел руками, мол, чем богаты, тем и рады.

— Если я правильно поняла, вы утверждаете, что количество сваренного мною супа должно соответствовать числу приглашенных гостей? — сквозь смех спросила Валерия Александровна.

— Совершенно верно! — подхватил Костя. — А количество закупленных бутылок должно в точности соответствовать возможностям и потребностям ваших гостей!

— Смеетесь? — спокойно спросил Федор. — Смеетесь, — повторил он печально. — И ни на что другое вы не пригодны. Все-то вы знаете, все понимаете, обо всем суждение имеете, и не дай бог сказать такое, что не влезает в ваши умственные колодки! Сразу смешно становится. Раньше на кострах сжигали, на кол сажали, в подземелья прятали, а теперь и надобности такой нет. Достаточно просто посмеяться. И нет человека. Остался болван, которого послушать можно разве что для потехи.

— Вы напрасно на нас обиделись, — сказала Валерия Александровна. — Ей-богу, напрасно.

— На вас?! — Федор усмехнулся. — Нет. Иначе я был бы уж совсем круглым дураком. Вас только пожалеть можно. Говорю же — отработанный материал. Костя вот помоложе будет, и то уже не усвоит ничего нового… Готов. Спекся. И это его даже не печалит. А между тем академик Богоявленский, с которым мы вчера до двух часов ночи толковали, не смеялся. Он бухнулся передо мной на колени. Да. А потом пожал вот эту руку и минут двадцать на меня смотрел — думал. Академик Богоявленский двадцать минут думал, прежде чем слово молвить, вопрос задать. А вам сразу все понятно, сразу и смешно. С вами только на пенсию выходить. Все небось знаете? Все льготы, надбавки, проценты повычислили, а? — Федор неожиданно повернулся к Валерии Александровне.

— А как же, конечно, знаю. — Женщина чуть вскинула голову и подобрала живот. — И вам советую заранее позаботиться.

— Какой же вопрос задал вам академик Богоявленский? — нетерпеливо спросил Олег Алексеевич.

— Как, говорит, ваш закон, уважаемый Федор Дмитриевич, учитывает растущие потребности общества? Вопрос пустяковый, но я не стал спорить с академиком. Сказал, что ему, Богоявленскому, виднее, как это учесть.

— А он?

— Пожал мне руку, вот эту самую, и, можно сказать, облобызал. И вытер глаза.

— Тоже смеялся до слез? — уточнил Костя.

Но Федор только успокаивающе поднял руку, дескать, не надо, такими уколами меня не проймешь.

— Послушайте, Федор! — отчего-то волнуясь, вскричал Олег Алексеевич. — Но ведь в вашем законе все очевидно! Его в детском саду поймут!

— Поймут, — кивнул Федор. — Как и любой другой приличный закон. Чем тяжелее гиря, тем сильнее ее к земле тянет. Очевидно? Чем красивее баба, тем больше вокруг нее мужиков пляшет. И наоборот. — Федор покосился в сторону Валерии Александровны. — Вашему Ньютону яблоко на башку свалилось, а вы уж выть от восторга! Надо же — яблоко вниз упало, а к облакам, надо же, не вознеслось! Ай-яй-яй! Какой мудрый! Одно слово — импортный!