Дипломат

– Кэти, – снова заговорил Эссекс. – Вам нравится эта страна?

– Если вы имеете в виду вот эту пустыню, то в данный момент она мне вовсе не нравится.

– Не притворяйтесь, будто не понимаете меня, – сказал Эссекс. – Неужели вы находите в этой стране что-нибудь привлекательное, кроме ее древней истории?

– Мне нравились все страны, где я бывала, кроме разве Турции, – ответила Кэтрин. – А чем эта хуже других? По-моему, замечательная страна.

– Но это пустыня, – возразил Эссекс. – Где, о где вы, равнины Нишапура, и где райские Ворота слоновой кости? В этой унылой пустоте? Здесь?

– А что вы надеялись увидеть здесь? – сказала она. – Подстриженные парки, холеные лужайки и тенистые аллеи?

– Вовсе нет, но я ожидал увидеть хотя бы отблеск былого величия. Не станете же вы, например, уверять меня, что вас поражает благородство этих туземцев.

– Нет, – сказала она. – Они грязные и бедные.

– И вам это нравится?

– Не очень. Грязь – это грех, а бедность – зло, но в некотором отношении я предпочитаю это нашей безвольной аккуратности. Где, о где вы, йомены Англии? – Кэтрин переменила позу с соответствующими воздыханиями и стонами.

– Армени! – курд убавил шагу и поравнялся с Мак-Грегором. – О чем это они говорят между собой?

– О религии, – несколько вольно перевел Мак-Грегор.

Курд обрадовался. – Об этом как раз можно поговорить и со мной, ведь я суннит. Может быть, хан соизволит обсудить со мной вопросы религии?

Мак-Грегор перевел это Эссексу.

– Погонщику хочется поговорить с вами о религии, – сказал он.

– Что-о?

– Он хочет знать, почему христиане – не магометане. Если был пророк Иисус, почему не могло быть и второго пророка, Магомета? Он хотел бы получить на это ответ от вас, как от христианина.

– Скажите ему, пусть лучше следит за своими мулами. Мне кажется, что мы кружим на одном месте.

Мак-Грегор был не прочь поставить Эссекса в затруднительное положение и потому передал его слова в точности.

– Он на меня за что-нибудь гневается? – огорчился курд.

– Нет. Он гневается на самого себя и еще на многое другое. – Мак-Грегору стало неловко за свою грубость, и он поспешил исправить ее. – Он очень важный человек, у него много забот, и ему вовсе не хотелось быть грубым или резким.

– Ничего. Гнев великих людей несет в себе благодать, – философски заметил курд. – Когда песок пустыни вздымается к небу, это верное предвестие дождя.

Мак-Грегор перевел его ответ Эссексу, как формулу прощения.

– Он что же, дерзит? – спросил Эссекс.

– Нет. Он не хотел смущать нас, показывая свою обиду, поэтому он и воздал хвалу вашему гневу. Курды народ очень гордый и очень вежливый.

Было уже совсем темно, но Мак-Грегор почувствовал, что Эссекс оглянулся.

– Должно быть, я заслужил это, – сказал Эссекс.

– Без сомнения, – подтвердила Кэтрин.

– Вы, пожалуй, извинитесь за меня, Мак-Грегор.

Мак-Грегор передал курду – погонщику мулов извинения лорда Эссекса. Но курд обернул дело по-новому, укорив создателя за то, что он не даровал всем людям общей религии и общего языка, чтобы они лучше могли понимать друг друга, и предложил продолжить обсуждение вопросов религии.

– Нет, благодарю покорно, – сказал Эссекс Мак-Грегору. – Передайте, что я уважаю его веру и убежден, что он уважает мою, какова бы она ни была. Полагаю, что это должно удовлетворить нас обоих.

Мак-Грегор вздохнул в темноте. – Он говорит, что вы совершенно правы, и добавляет, что, в сущности, между ним и вами нет разницы, разве только, что он носит мешковатые, грубые курдские шаровары, а вы – узкие армянские брюки.

– Надеюсь, вы чему-нибудь научитесь у этого человека, – сказала Кэтрин Эссексу. – Он прирожденный наставник.

– А чему я должен у него научиться? – с наигранной веселостью спросил Эссекс.

– Всему, чего вы не знаете, – ответила Кэтрин. – Особенно прислушайтесь к замечанию насчет брюк.

– А чем плохи мои брюки?

– В сущности, дело вовсе не в ваших брюках.

– Не в брюках?

– Нет.

Эссекс замолчал. Замолчала и Кэтрин. Говорить больше было не о чем.

Эссекс взялся обеими руками за ящики, которые вез второй мул, и попытался взгромоздиться на них. Курд подошел и помог ему. Выглянул месяц, и Мак-Грегор увидел, что Эссекс удобно и непринужденно восседает на муле, покуривая трубку. Он ловко прилаживался к шагу мула, и Мак-Грегор снова восхитился естественностью и спокойствием, которые сохранял этот человек, даже сидя верхом на муле. На мгновение Эссекс стал самим собой, без всяких условностей и сложностей, и Мак-Грегор впервые понял в нем кое-что, чего раньше не понимал: он понял, насколько естественно достоинство Эссекса, и это заставило его пожалеть, что Эссекс не способен чему-нибудь научиться у других. Видимо, и Кэтрин жалела о том же.

Тут Кэтрин объявила, что видит огоньки Хаджиабада.

Пологие холмы кончились так же внезапно, как и начались. Еще немного, и впереди, на небольшой возвышенности показался Хаджиабад. В ярком морозном свете остророгого месяца лепились друг к другу красные, розовые, коричневые и желтые стены, едва поднимавшиеся над землей. Поселок словно притих в черно-синей пустоте. Посредине его высился тоненький столбик серебристого света. Это был стройный минарет, слегка тронутый с одной стороны сиянием месяца, а с другой – окутанный лиловой тенью.

– Благодарите бога за то, что он создал магометанскую религию, – сказал Эссекс. – Если бы она не породила ничего, кроме минаретов, то и этого было бы достаточно. Что еще так естественно и так совершенно сливается с пространством, как симметрия этих чудесных башен!

– Такие башни в здешних местах редкость, – сказал Мак-Грегор. – Эта, например, в свое время, вероятно, была сторожевой башней против курдских набегов.

– Мак-Грегор! – воскликнул Эссекс. – Не говорите таких вещей! Ради бога, ничего не объясняйте мне. Если вы хотите, чтобы я понял эту страну, пусть ее красоты сами говорят за себя!

Кэтрин примерно в тех же выражениях поддержала Эссекса.

Мак-Грегор умолк и даже не пытался объяснить смысл того возгласа, который издавал их проводник, когда они вступили на узкую, немощеную улицу Хаджиабада. Курд кричал «хабардар» и хлопал в ладоши; потом он помог Эссексу и Кэтрин слезть с мулов.

– Что это он кричит? – принужден был осведомиться Эссекс.

Мак-Грегор уже не мог удержаться от объяснений.

– Он выкрикивает слово, которым здесь объявляют о прибытии важных посетителей. Оно должно расчищать дорогу, но сейчас, вероятно, дело сведется к тому, что вся деревня выбежит поглазеть на нас.

– А который час?

– Девять, – сказал Мак-Грегор.

– Поторопите этого погонщика – надо отправляться за машиной.

В узком проходе между глинобитными хижинами им пришлось идти гуськом. В деревне оказалось с десяток строений или немногим больше, но все же в ней был крытый караван-сарай. Улица уперлась в глухую стену, и сквозь пролом в этой стене они вошли во двор караван-сарая. Все его обитатели собрались посмотреть на знатных лиц, которые удостоились возгласа «хабардар», а ребятишки и собаки подняли оглушительный шум. Стараясь перекричать этот шум, курд-погонщик стал объяснять, кто такие эти приезжие: это армени, их машина сломалась, а сами они нагрянули на него прямо из ночной тьмы. Объяснение вышло у него весьма пространным.

– Послушайте, Мак-Грегор, – сказал Эссекс. – Что здесь происходит?

– Курд объясняет, что мы армяне. Насколько я понимаю, он уверяет их, что мы потерпели аварию на самолете.

– А для чего это он сочиняет?

– Чтобы придать нам больше важности, – сказал Мак-Грегор.

– Это курдское селение?

– Нет. Но курды, вероятно, заходят сюда зимой, когда перекочевывают с гор в долины. Я и сейчас вижу в толпе нескольких курдов.

– Но к чему такой шум? – спросила Кэтрин, когда крики поднялись снова.

– Они развлекаются на наш счет, – сказал Мак-Грегор. – Требуют огня, чтобы как следует разглядеть нас.