Суть острова

Между прочим, отец довольно сильно изменился к лучшему: я смотрю, как он говорит, пьет, улыбается… Зубы у него новые, вот в чем дело. Понятно и заметно, что «благотворительные», наидешевейшие, из пластмассы, но все-таки совсем иное дело, чем гнилая дырина с грязными пенечками. Хотел было похвалить, да постеснялся, очень уж фальшиво бы получилось. Сообщаю папахену, что едем ко мне, продолжать чаепитие, а он – ни в какую! Нет и все! И подарков он-де внукам не купил, и печенка со спиной у него ноют именно сегодня вечером… Но все же таки вышло по-моему: а иначе какой же я детектив, если не умею вовремя убалтывать собеседника, склонять его к своей точке зрения…

Мы приехали – дети спят. Как только отец понял, что спят, так у него словно гора с плеч: приободрился, даже оскалился пару раз.

– … утиль, неликвид с мусорной свалки, всякие такие дела утилизуем, да продаем… – Это он не додумался ни до чего лучшего, чем так ответить на вопрос Шонны о своих занятиях. Какой вопрос, такой и ответ, все справедливо. Интересно, а что она думала: что отец мой теперь координирует внешнюю политику республики Бабилон, вместо недавно ушедшего на пенсию министра Дьюлы Вандора?

Шонна пристроилась возле кухонного телевизора и старалась нам не мешать, ни вниманием, ни разговорами, так только: чайку подлить, подогреть, на вопрос ответить. Между прочим, предложила нам с папахеном выпивку: у меня в холодильнике шотландский вискарь стоит и початая литровая бутыль с вином, местным, что мы с севера привезли. Мы оба поблагодарили и отказались, Большой свет с церемониями, да и только! Но я-то знал про себя, что подтверди отец свое согласие на виски – я бы все равно за двоих отказался, ничуть не смущаясь своей неделикатностью. Однако, отец помотал головой – и я вслед за ним. Вискарь и вино я ведь могу потом, никого не искушая, в любое удобное для меня время продегустировать, если захочу. Вино – кислятина жуткая – активно мне не понравилось, я его матушке наперстками скармливаю, когда в гости приходит, она уксус обожает, а вискарь я за полгода так и не попробовал ни единой капли, но ведь будут еще поводы: с тестем раскатаем, например, при удобном случае… Тестю можно, и мне тоже.

Иногда я себя мню и вижу совершенно особенным человеком, абсолютно непохожим на окружающих, а иногда, в некоторых бытовых вопросах, – наоборот, совершенно типичным обывателем. Вот что обязательно сделает типичный бабилонец у себя дома со своим доверчивым и неосторожным гостем? Правильно, заставит рассматривать семейные фотографии! Отец оба альбома просмотрел, так и не задав ни единого вопроса! Хотя, я готовы был поклясться, что рассматривает он наши фото, особенно внуков, с превеликим интересом. Все-таки он странноватый стал. Или всегда таким был, да я не всматривался?

Время – за девять. Папаша мой проявляет удивительную деликатность и спрашивает: не мог бы ли он дождаться у нас в гостях окончания часовой новостной передачи и послушать прогноз погоды на завтра? То есть, обозначает, что к десяти ровно он уже уйдет. Мы с Шонной, естественно, не против, это для нас не напряжно и звучит вполне естественно. Туда-сюда – шахматишки расставили. А надо сказать, что мы с отцом за шахматной доской ни разу в жизни не встречались, потому как я проявил интерес к этой пустой игре уже после папашиного ухода из семьи. Почему пустой? Да потому что – потому! Никчемной, глупой, и абсолютно оторванной от реальности, если на деньги не играть.

Короче, я довольно скоро привык обыгрывать окружающих, и так, и «на интерес», когда подрос. Единственно, где остерегался ввязываться, после пары неудачных заходов, это в центральном городском скверике имени королевы Виктории. Сия английская королева окончательно, хотя и не вполне охотно, позволила нам, Бабилону, жить своею независимой государственностью, за что и сохранилась в виде бронзового памятника посреди неистово антибританской страны. В этом скверике такие ухари до сих пор собираются, что только за карманы держись: хоть в блиц, хоть в «миди» – делают технично любого, вплоть до гроссмейстера… Туда я не лез, потому как денег жалко, а в миру, вообще, – сравнительно хорошо шпиляю до сих пор.

Ну, сели мы с отцом, расставили, решили обойтись без часов. Первая партия – ничья, а вторую и третью с четвертой – он меня обыграл. На лоскутья размел, если точнее! Даже и пятую играть не стали, тем более что прогноз погоды прозвучал. Мда-а… Папаша мой сидит, довольный, и рот у него разъезжается до ушей. А я – в шоке, тупо гляжу на улыбку, которую до сегодняшней встречи, нашей с ним, я тоже ни разу в жизни за ним не наблюдал и думаю: э… э… э… А больше ничего связного не в силах был промыслить.

– Слушай, пап, неплохо ты молотишь! Часто тренируешься? – Папаша словно бы очнулся, услышав мой вопрос, но улыбаться не перестал, разве что улыбка из хищной вдруг стала… грустной, что ли… как бы виноватой.

– В этой жизни – впервые за доской.

– Что значит – в этой жизни?

– А… Не важно. Лет двадцать, наверное. Я тут, некоторое время тому назад, когда болел, изобрел в уме новый способ игры в шахматы.

– По другим правилам, что ли?

– Нет, правила те же…

– Ричик! Элли!..

Это наша Элли заплакала, проснувшись, и мы с Шонной разбежались «по номерам»: я в детскую спальню – предварительно, до подхода тяжелой артиллерии – тетешкать и умурлыкивать ребеночка, Шонна к холодильнику и плите: размешивать и подогревать специальный отварчик, потому что у девицы нашей с самого раннего детства проблемы с горлышком, которые должны закончиться к подростковому возрасту, если мы с Шонной будем последовательны и внимательны в лечении и профилактике.

Ну, такое дело – отец засобирался, и мы распрощались. Но на этот раз наше прощание не напоминало расставание навсегда либо на неопределенное время, потому что отец сунул мне листок из записной книжки с номером его «домашнего» телефона.

И откуда у него домашний телефон? Черт его знает. Может, он стал жертвой благотворительных инстинктов со стороны какой-нибудь бездетной стареющей дамочки и живет с ней на правах любимого шорт-пинчера? А может, и…

– Ричик, ты что, ему деньги дал?

– Я? Нет. Это он мне подарил бумажку с его домашним телефоном. Но я – да, собирался дать ему пару сотен, но он не взял. А что? Ты против, чтобы я давал ему денег?

– Я не против. Я бы только не хотела, чтобы ты бросал их в прорву.

– Почему – в прорву?

– Ты же сам все хорошо понимаешь. Потому что ты этим не помогаешь ему, а… а… Вот если бы его вылечить… Кроме того, у нас с тобой тоже лишних нет. Ты хоть помнишь, что Жана пора уже в школу устраивать? Это, между прочим, стоит приличных денег.

– Слушай, а точно! Жану-то в школу следующей осенью! И при чем тут деньги? Тем более, что отец не пьет.

– Это он сегодня не пьет. Нет, я конечно, только бы счастлива была… А деньги при том. Ты уже подумал, где Жан будет учиться?

– Ну… какая особая разница? Где-нибудь поблизости.

– Ричик! Иногда я тебя просто не понимаю. Может быть его еще в шестьдесят восьмую отведем, туда пристроим?

– Хотя бы. Чем она плоха? Я в ней учился и выучился. Между прочим, и ты тоже.

– А дети наши будут учиться в нормальной школе, в частной школе, без всего этого маргинального отребья на задних партах. Получать нормальное, Ричик, образование!

– Так, а…

– Это ты в каждой бочке был затычка, со своими дурными кулаками, а для Жана, и тем более для Элли, я такого – не – хо-чу.

– Ну что ты так раскипятилась? Ну, хорошо, отдадим их в частную, проблем-то. Хотя я считаю, что и в обыкновенной такие же люди…

– Ты считай себе как хочешь, но мы отдадим детей только в нормальную, престижную, хорошо зарекомендовавшую себя частную школу. А это стоит денег, и нам лучше думать о них сейчас. Ведь я же пока не работаю, не зарабатываю, Ричик. Все что я могу – это экономить и разумно распоряжаться теми, что у нас есть. А они есть только благодаря тебе.

– Не беда. Сколько надо, столько заработаем.