Суть острова

Одним из побочных результатов размышлений о быстротекущем времени получился очередной контакт с отцом, а началось с того, что он мне позвонил. Если бы не позвонил, я сам, быть может, и не скоро бы о нем вспомнил… А так – сразу почувствовал укоры совести: я тут живу себе, вполне счастливо, сытый, в холе, в тепле, а он, весьма возможно и скорее всего, что… Как себя ни оправдывай, а свинство в образе мыслей – всегда свинство. Дело было на работе, и хорошего я не ждал от его звонка, это понятно. Однако, не пристало мужчине быть малодушным и трусливым. Поздоровались, и я сразу быка за рога:

– У тебя все в порядке?

– Да, все нормально.

– Точно?

– Да. Просто, вот, позвонил… Узнать, как вы там? Шонна, дети?

– Все отлично. Знаешь, по служебному на эти темы неудобно болтать, давай встретимся сегодня после работы и поговорим очно.

На работе у меня не труд в эти дни, а сплошная писанина: по итогам квартала я обязан создать, во-первых, итоговый отчет, а во-вторых и в главных – покрыть бумажками все оперативно сделанное ранее. Знаете, как это бывает: работаешь, даешь результаты, а письменные обоснования все откладываешь «на потом», копишь за собой должок, вместо того, чтобы сходу сопровождать писульками все, тобою содеянное за каждый рабочий день. Не мною выдуман сей порядок: даже самое высокое наше начальство не может отменить для себя рутинную писанину, ибо принято на государственном уровне и обязательно для «силовых» организаций. От руки, между прочим! Никаких тебе секретарш в этом вопросе и типовых, на компьютере созданных «отмаз»… Хранится вся эта бредовина пятнадцать лет ровно и только потом уничтожается согласно заведенному в государстве Бабилон, также до колик забюрократизированному порядку.

Я, за годы работы, два раза получал выговорешники за несвоевременность написания отчетов, и это еще по-божески: Бобу Бетолу, например, дважды-трижды в год по «строгачу» вкатывают. Когда-нибудь ему это обязательно аукнется по-серьезному, но он принципиально не задумывается о будущем, надеется «сдохнуть молодым». Ну-ну…

Это я первый предложил отцу встретиться, хотя, повторюсь, не испытывал к этому ни малейшей душевной склоннности. Но… Если у меня, молодого и здорового, количество отмеренных мне секунд ограничено, то это еще не повод, чтобы пожадничать и не потратить некоторое их количество на человека, который дал мне жизнь, и у которого этих секунд осталось… поменьше чем у меня. Я безо всяких обиняков собирался усадить его в мотор и покатать по городу, никуда не приглашая и ничего не объясняя… Ну, и помочь наличными слегка, тем более, что был в этот момент при деньгах. Поэтому мы сбили в телефонном разговоре общее время, место встречи и до вечера прервались.

Унылый и строгий Бабилонский натюрморт: осень, сумерки, дождь. Иногда я ловлю себя на мысли, что вот такое вот мгновение, я бы с превеликим удовольствием растянул бы на пару-тройку часов, так уж оно мне, моему душевному настрою, в унисон … Из всех четырех времен года, я предпочитаю осень, на втором месте весна. Потом лето, а уж зиму терпеть не могу, за ее оттепели, морозы, сугробы, черно-белые пейзажи… Не сугробы в Бабилоне – а серые бисквиты с черными грязевыми прослойками: бац оттепель! – подтаяло. Хрясь мороз! – застыло. Потом сверху свежим снежком – и цикл повторяется… И еще ковры чистить… Не люблю я это время года! Доводилось мне бывать зимою в провинции, почти на наших же, бабилонских широтах, ну, может, чуточку севернее… Не знаю… То ли это впечатления туриста, то ли в самом деле, как сказал поэт: «В провинции и климат простоват: зимою стужа, летом пыль да солнце…» Если уж зима континентальная, так это мороз, синее небо, бодрость, свежесть, даже лыжня под ногами повизгивает и похрюкивает от удовольствия… Снег сахарный, чистый, дети с горок катаются… Все румяные, веселые. А у нас Шонна не успевает грязь с вещей счищать, с моих и с детских. Сама же каким-то образом умудряется всегда чистой оставаться…

Осень в Бабилоне чище, строже зимы и бесконечно красивее. Кленовый красный листище – шлеп крылами! и прилип к ветровому стеклу справа, напротив пассажирского сидения. Здоровенная такая бабочка, в две моих ладони, мне даже сметать его со стекла показалось жалко, раз не мешает обзору. «Сиди, отдыхай, – говорю, – со мною покатаешься» … Но – нет: сдернуло его на повороте и унесло куда-то. Даже усилившийся дождик меня сию секунду не достает, не раздражает, а как бы наоборот… Дома все более-менее, на работе – пока без приключений и нервотрепки, если не считать пролитых ведер чернил и пота, матушка здорова, отец в относительном порядке, если не врет… Во всяком случае, номер телефона по-прежнему помнит и голос трезвый. То есть, состояние духа у меня ровное, и я, разбавив легкую меланхолию легкой же улыбкой, готов был бы часами кружить на моторе в бабилонских сумерках, подрезать и давить колесами дождевые спелые колосья… Но всегда на пути этому случается помеха: либо настроение быстро заканчивается, либо маршрут, либо дождь. А чаще – самые сумерки: слишком уж они мимолетны. Фонари постепенно, словно бы спросонок, зажглись навстречу ночи, прохожих мало, до зимы далеко. Отца я не сразу узнал: стоит в условленном месте мужичок в легкой курточке, кепка с коротким козырьком, зонт в руке…

– А где, – думаю, – папахен?

Вдруг мужичок зашевелился, очки протирает в мою сторону… А это он и есть! В очках. Ну дела. То есть, он явно так и не запил с момента нашей последней встречи и даже приоделся как-то… по-человечески. Ни дать ни взять – малоимущий пенсионер, не мот, и не кутила, но и не голытьба… Я моментально сориентировался и, вместо того, чтобы прятать себя и его от дождя и глаз людских в личном моторе, повез его, будто бы так и собирался с самого начала, в кофейню, но не в ту, где я ворковал с госпожой Лесси из универсама, а в другую, попроще и подемократичнее.

Мотор я успел закрыть, а зонтик-то в багажнике, ну, мы вдвоем под отцовским – хоть он и, прямо скажем, не вполне зонт… – благополучно добрались до кафешки, благо идти было всего метров тридцать. Да… черт побери… Время… Он идет, такой (зонтик я перехватил), пониже меня ростом, заметно поуже в плечах, седой, сутуловатый… А ведь когда-то я за его руку цеплялся и она, такая громадная, едва помещалась в моей ладошке…

Там мы заказали чаю по полной программе: горячее молоко, черный особый чай, пузатые уютные чашки…

– Есть будешь, пап?

– По вечерам стараюсь не есть, желудок…

– Тогда и я не хочу.

Беседуем, а беседа-то не клеится. Да, у каждого все «окей», все из нас здоровы, никто ни в чем не нуждается… И чувство неловкости, еще с телефонного разговора, никак не хочет меня покидать. А у меня с собой уже была сотовая трубка, снабдили от работы, как весьма ценного сотрудника. Ладно, – думаю, – следует быть логичным. Отлучился на минутку и прямо из туалетной кабинки звоню домой:

– Але, Ши? Птичка моя, как дела?

– Ура, Ричик, ты где? Я уже детей укладываю. Почему так поздно?

– Я с отцом. Нет, все окей, просто встретились, без насущных проблем. Дети спят, или еще нет?

– Укладываю. Элли баиньки, а Жан без сказки не засыпает. Так ты когда будешь?

– Скоро. И не один, с отцом. Короче, пирожных я сам куплю, а ты чаек, то, се…

– Ой-й-й, Ри-и-ичик…

– Все, моя крошка. Едем. – Черствость и бездушие – это весьма ценные мужские привилегии семейной жизни, если, конечно, ими не злоупотреблять. Повздыхает – и примет как надо, нечего тут хныкать. Если же только и делать, что «подстилаться» под женские чаяния и капризы, то никакого житья не будет, а тем более уважения, со стороны тех же мам, жен, сестер и дочерей. Природа «евина» такова. Тем более, что мои Богом данные женщины: Шонна, матушка и даже цветочек-лепесточек Элли, – преотлично знают-понимают, когда можно ныть, пилить, капризничать, выпрашивать, настаивать на своем, без малейшего риска грозы и отказа с моей стороны. Положено им быть такими время от времени, а мне положено – всячески их ублажать, да терпеливо сносить любые глупости. Всячески, любые – но не всегда. В балансе интересов сторон – залог счастливой семейной жизни.