Русалия

Распластанное тело Менахема вздрогнуло.

- А сейчас поди и ляг на пороге, и пусть каждый, кто будет покидать собрание высшего надзора, переступит через тебя!

Когда же большинство стянувшегося сюда меньшинства с удовольствием или страхом представили друг перед другом свое презрение к просчитавшемуся собрату, перешагивая через него, лежащего ничком на пороге, отпуская при том пинки, а также пожелания желтухи, язв, помешательства, всяческих воспалений и отчаяния, после того внутренность кагальной избы точно расширилась вдесятеро. Старик Хапуш остался в окружении охраны да нескольких самых справных кагальных старшин.

- А теперь я спрошу вас, достойнейших из достойных, - затянув от усталости глаза розовыми пленками век и откинувшись на мягкие горбы подушек, со всех сторон, подоткнутых под его немощные члены, медленно заговорил глава кагала, заговорил тихо, протяжно, как бы смакуя приторную горчинку слов, - ответьте, как случилось, что Анания не был выкуплен у гоев? Мы должны делать все возможное, чтобы не допускать врагов наших судьями. Я говорю такие упрощенные вещи… таким умным людям… что мне просто неловко. Разве у нас нет на это денег?

- Почтенный Нааман, - отвечал дородный еврей пятидесяти с небольшим лет с неестественно белой кожей, на опухшем и блестящем лице которого черные брови смотрелись синими, - мы сделали все возможное… Но Ольга уже не в состоянии что-либо решать. Пока еще подарками и всякими одолжениями удается покупать помощь Свенельда и его людей. Но это возможно только при доверительных разговорах. Когда же история становится известна толпе, с обыкновенно рассеянным стадом приходится считаться…

- Да будут они прокляты устами Бога великого, сильного и страшного… - не разлепляя век прошамкал Нааман.

- К тому же, - подал голос рабби Цадок, - редкий нахри ⁴⁸³²верит теперь Свенельду. Не будем закрывать глаза на то, что время от времени к ним возвращается бешенство. И сколько в руках кровожадных убийц погибло братьев наших и сестер, сколько святых общин… Да укроет их властелин милосердия под сенью крыл своих. В саду Эдемском покой их.

Шепот рабби замер в немедленно установившейся тишине, и только шевеление губ свидетельствовало о том, что молитва не окончена. Вот слова вновь сделались различимы:

- Бог мести, судья земли, вспомни реки крови, лившейся, как вода. Все общины дома Израиля в изгнании просят тебя: воздай всемеро притеснителям народа твоего и здесь, и там, и всюду. И скажем: амен.

- Амен, - повторили за Цадоком все присутствовавшие.

После того установилось непродолжительное затишье, которое нарушил по-жабьи скрипучий голос Наамана Хапуша:

- Вот и тем более… Мы не должны опять дожидаться катастрофы. Нужно ударить по врагу до того, как он сообразит, в какой стороне находится карающий меч.

- К счастью, властелин многомилостивый, обитающий высоко, в отличие от прочих народов, произошедших от Адама, нашему дал ум, - вставил свое вкрадчивое слово рабби Цадок. – Нам открыт язык повсеместно разложенных символов, мистика чисел…

- Не знаю, как там на счет символов… мистики… - проворчал Хапуш. – А вот какое-то занятие

им найти надо срочно. Пусть воюют, что ли. Но где-нибудь там, подальше.

- А разве царь Иосиф не собирается повторить один из самых изумительных подвигов своего деда, - учтиво поинтересовался тот толстяк, чьи опухшие щеки, лоб, подбородок поражали болезненной белизной, - предложить русам воевать Ширван или, там, Гилян, под десятину от добычи, а потом бросить на них хоть… тех же гурганцев? И сколько сразу целей поражено! И русы успокоены, и Ширван не ропщет, и добыча, за вычетом жалованья гурганцам, вся в руках.

- Я слышал от мар-Равайя, имеющего хорошую торговлю в трех самых больших городах Хазарии, - с какой-то непонятной брюзгливостью, кислостью, так, что даже губы его перекосило, выдавил из себя слова Нааман Хапуш, - от дорогого и почитаемого мар-Равайа… который, кстати говоря, строжайше держится правил левитской чистоты… Я слышал, что Иосиф думал послать большую силу, чтобы перебить киевскую дружину и обложить город двойной данью, а чтобы закрепить новый закон, оставить здесь очень многоо своих воинов… Но сейчас ему не до Киева.

- Почему?

- Почему так?

- Потому что у него в Хазарии такая гадость завелась… Гои бунтуют. Против власти божьего народа бунтуют! Отошли он войско из Итиля, - не известно, что с ним самим может случиться. Вот так-то теперь живем.

- Да-а… Да. Ох, да… - принялись вздыхать вокруг важного старца.

- Значит нечего ждать подарков от Господа, - возвысил тот голос. - Предай их заклятию: хеттеев и амореев, и хананеев и ферезеев, и евеев, и иевусеев, как повелел тебе Господь, Бог твой. Давайте, соберем деньги, и через мар-Равайа и мар-Исупа… Чтобы в случае чего, следы шли в Хазарию. И через мар-Равайа и мар-Исупа передадим эти деньги пацинакам ⁴⁸⁴¹. Ну, понятно, обратив деньги те прежде… там, во всякие цветные одежды, в просо и перец, изюм и орехи. Дикари! Они плохо понимают роскошь и мало уважают деньги. Впрочем, как и большинство русов. Ну вот, дадим пацинакам парчи и проса, покрывала для их жен, - пусть немного потормошат уличей и тиверцев. Глядишь, и для киевской дружины дело найдется.

- Вообще-то, они трусоваты, пацинаки-то… - несмело подал голос один из второсортных кагальных старшин. – Да и малосильны. В соотнесении, значит… с русами…

- Слабее? Значит, надо их усилить! – почти с возмущением, вызванным глупостью замечания, вскрикнул Хапуш. - Трусливы? Разжечь! Заставить поверить в себя! Неужели об этом вообще нужно говорить?

Рабби Цадок нежно улыбнулся в покрасневшее лицо старика и, выбрав самый сладкий из бесчисленных оттенков голоса, которые он держал наготове каждую минуту, проворковал:

- Дорогой и почитаемый Нааман, разве не ты столько раз призывал не слишком ожесточаться на слова братьев? Сколько раз каждому из нас приходилось слышать из твоих уст мудрость третьей книги: «Можете передавать гоев в наследство и сынам вашим по себе, как имение; вечно владейте ими как рабами. А над братьями вашими, сынами Израилевыми, друг над другом не господствуйте с жестокостью».

- А-аф-ф… - скривился Хапуш. - Болит. Вот здесь. И вот здесь.

Но Цадок продолжал говорить, верно, убежденный в целительности своих слов:

- Будем любить друг друга, и тогда Бог смилостивится над нами и восстановит Иерусалим в наше время, и принесет избавление всем нам в стране пшеницы и ячменя, и инжира, и гранатов, стране олив, дающих масло, и финикового меда, и винограда. И вырастет на нашей лозе тысяча ветвей, и на каждой ветви будет тысяча кистей, и на каждой кисти вызреет тысяча ягод, а каждая ягода даст кору вина.

- Элиезер, - подозвал сына Нааман Хапуш, - поди скажи, пусть приготовят мне горячего вина. Да присмотри, чтобы пряностей только вот так, - он указал на кончик мизинца, - прибросили. А то что-то ноги мерзнут… Однако не будем забывать, что собрало нас сегодня здесь опасное происшествие. Еврей попал в грязные лапы гоев и был предан их мерзостному судилищу. И мы ничего не смогли сделать… Главное, мы не смогли предотвратить этот позорный и опасный случай. Это не должно повториться. Поэтому…

Старик закашлялся. Но тут ему уже принесли дымящуюся чашку с вином, чье столь скорое появление говорило о невероятной предусмотрительности первого кагального лекаря Аарона. Маленькая чашка пересекла значительное пространство кагальной избы, и тотчас спертый, пропахший пахучими телами воздух пронизали чистые ароматы Индии и Темана, - и на завядших лицах присутствующих невольно проглянуло природно свойственное им сладострастие.

Два звучных хлебка во внезапно установившейся тишине, вероятно, многим могли показаться смешными, однако никто не позволил себе даже полуулыбки. Нааман продолжал:

- А теперь давайте решайте, кто отправится к Ольге, к Свенельду… к собаке, к свинье, к ослу, к самому Самаэлю, ибо вот так из-за оплошности двух маленьких дурачков, этого Анании и того… Да, Менахема. Могут произойти несчастья для всей общины. Похоже, что я таки простудился. Вместо себя я посылаю Элиезера.