Русалия
Русалия читать книгу онлайн
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Никто, ни русичи, ни евреи, не решились бы назвать Ольгину ключницу кралей. Более того -немало было в ее лице, тяжеловесных формах, возбужденно скрипучем голосе определенно отталкивающего… И тем не менее, покидая Ольгину светлицу, уже на крыльце Сигурд шепнул Свенельду:
- Слушай, а эта жидовочка… Да? Вот я бы напырял ей по-своему!
На ту пору Святослав, легонько поддавая острогами 4921в бока Воронка и пуская его тем самым вскачь, в сопровождении нескольких своих товарищей уж приближался к белому пространству Перунова поля, окруженного белыми холмами. Месяц просинец с самого начала решил оправдывать свое имя: на белом небе в широкой просини вольно каталось белое солнце. Еще вот только что Хорс являл миру свой красный образ, и все под ним было розово, и леса, и холмы, и взбодренные морозом счастливые молодостью лица удалых всадников. Но красное солнце было выпито Родом, и теперь на его месте сияло белое солнце.
Солнце – это все равно, что мед для Того вечного, Кто является обителью для всех и обитает во всем. В сущности Перуна насыщается Род красным солнцем. В сущности Сварога вкушает Род белое солнце. И растворенный во внутренней основе посмертного судии земных созданий – всесведущего Ния поглощает Пребывающий в истинном, неподвижный, бессмертный, неразрушимый Род черный образ солнца. Но ведь Боги не едят и не пьют! Верно, они удовлетворяются, лишь глядя на то, что служит им пищей. Глядя на солнце, на божественный подвиг (даже, если совершен он человеком), на чистосердечную жертву, на стремление похвальной песней превознести бессмертие своих Богов.
И хотя тресветлый, истинный, зовущий Святовита несокрушимый Род един, различные народы каждый по-своему почитают Богов, созданных всевышним, придумывая им самобытные имена. Но в зависимости от того, кого из бессмертных ты почитаешь, таковые блага и заслуживаешь. Отсюда проистекаетт столь разительное различие людей не только в обычаях и нравах, направлениях образования, душевных силах и особенностях ума, но и просто во внешности. Посему, что для одних выгода, для других – смерть.
Вот для того, чтобы чужая выгода не обернулась смертью, и торопил коня молодой князь, стремясь наверстать время, даром упущенное в светелке матери. Посереди заснеженной долины, как всегда в этот час, уж вовсю кипела жизнь. Здесь на случай непогоды были с осени установлены широкие шоломы 4932, крытые осокой или тростником, чтобы никакие волчьи шутки Мороза-Велеса не могли помешать устремлениям русских витязей натореть, набойчиться, наостриться в употреблении оружия. Там же, под тростниковыми крышами, были установлены обитые кожей толстые брусы на столбиках, называемые кобылами. На них каждый конник, будь он хоть и многоопытным воякой, непременно пару раз в седмицу отдавал какое-то время упражнению молниеносного вскакивания в седло при полном боевом вооружении, то с одной, то с другой стороны. А сегодня, коль уж день такой ясный, безбурный выдался, решили (вот прямо дорогой решили), отдав первую силу оружию, отправиться после лес валить. Не из одних тех соображений, что ни дух воя, ни выученное тело в жизнь его богатырскую не должны расслабляться в стороне от привычных занятий, но и потому, что не мешало бы подбавить липовых бревен, годных для изготовления болванов, в запале боевого порыва разносимых горячностью дружинников в щепки.
- Уй! Щепа прямо в глаз угодила, - смахнув навернувшуюся крупную слезу, как всегда весело (независимо от обстоятельств) рыжий Зорян сообщил эту новость Святославу, иссекавшему соседнего болвана. – Так что там жиды? Приходили, говорят. Чего хотели-то?
- А-а… - махнул свободной рукой князь. – Как всегда какие-то свои плутни крутили. Известно ведь. Разве они о чем-то кроме своих сладких выгод могут хлопотать? А между делом всякие мутные словечки забрасывают. Прямо, как это у них водится, не говорят, а так все, загадками, мол, мы завсегда с кровнородственными нам хазарскими владыками дружество водим, а у них в руках сила несметная. Берегитесь, мол. Второе у них – это совращение всякими подарками. А на уме все одно.
- Значит, как всегда тихо гадят? - покачал головой Зорян, и несколько съехавший на затылок зеленый подбитый зайцем колпак открыл полосу ярко-рудой щетины над невысоким, но широким лбом; при этих словах даже его неизбывная веселость куда-то улетучилась.
Святослав только крепче сжал рукоять своего боевого ножа, уважительно прозываемому акинаком, помолчал, потом ответил, глядя в синеватую глубину белого мира:
- Да уж… Тихо гадят, да потом вонько несет.
Отказываясь от душевного и телесного труда люди превращаются в стадо тучных похотливых животных, с легкостью для кого бы то ни было и величайшим позором для себя избиваемых любым врагом. Поистине, одного только презрения заслуживает народ, утративший способность к борьбе, равнозначную жизнеспособности.
День напролет любовался своими сынами русский Бог. Свод небес оставался открытым до самого того момента, как кто-то, не стыдящийся выказать свою усталь, выкрикнул:
- Солносядь 4941уж Денница краснит!
Тотчас откуда ни возьмись набежали облака. Выскочил ветер, до того, знать, дремавший где-то в далеких лощинах, взъерошил ладные пригожие сугробы, поднял с належенных мест успевшие раздружиться с воздушным пространством снежинки, завьюжил, запуржил, погнал редкую снежную мережу по белой земле. Дружина не стала перемещаться под шоломы. Прибывшие на конях забирались в седла. Остальные знакомыми основательно протоптанными тропами уж карабкались вверх по склонам темными цепочками.
- Ты сейчас, понятно, поскорее к жене? – игриво подмигивая, умудрился на скаку хлопнуть по плечу Святослава нагнавший его Русай.
- Да разве ее увезти должны? – несколько свысока глянул на подателя таковского предположения князь. – Это простой людин от бабы ни на шег. Потому что ему и делать-то больше в этой жизни нечего. А ты зачем-то военную науку проходишь. Науку чисел изучал, как предков почитать, языку греков учился. Кто из волхвов тебя звезды разбирать учил? Глаголь? Ну вот.
- Не с каждым ведь Богомил захочет возиться … - вроде и в шутку, но все равно с тенью обиды обронил Русай.
- А я вот как раз к нему собирался заворотить, - и глаза Святослава наполнились светом. – Похлебать вперед чего, пожевать, и к нему. Пойдем вместе. Богомил обещал рассказать, как на гуслях наигрывать, как петь при том, дабы не просто человеческое ухо усладить, но и того Единственного, Кто не подвержен страданию, порадовать.
И чтобы еще большее уважение засветилось в глазах товарища, Святоша решил щегольнуть кое-какими речениями, слышанными от учителя, и вряд ли до конца понятыми:
- Прежде всего надобно намерение иметь. Всякий человек состоит из намерения. Ну и, смотря по тому, какие намерения, значит, имеет, того он и достигает за жизнь. Так что, да исполнит каждый свои намерения.
На высоких голых хлыстах чернобыля 4952раскачивались розовеющие яблоками снегири, а под их насестами змеящаяся поземка слизывала путаные письмена, созданные старанием их крохотных лапок. Из леса на противоположном холме вышел сохач. Его голову еще украшали огромные разлапистые рога. Он постоял, глядя пристально на проезжающих стороной конников, точно пересчитывал их, затем мотнул крылатой головой, с высокомерным безразличием щипнул веток с ближайшего куста и, повернувшись, исчез среди таких же темных, как и он сам стволов. Слева, от четко обозначенной широкой полосы замерзшего Днепра, с вершины одиноко стоящего старого дуба разносились размеренные удары дятла.
Ветер устает и новь взбодряется, темнеет, тяжелеет от поднятого им снега, взмывает над растерявшим пушистый наряд кустовником, над всполошившимися березами, над умершим в густых сосновых кронах тончайшим звоном корольков, летит с воем, с посвистом, и, будучи поглотителем всего сущего, вместе со снегом вбирает в себя все отзвучавшие слова, все изнемогшие мысли, все отцветшие чувства, все состарившиеся образы, всех Богов, и Святовита, и Велеса, и Ладу, и Дива, и маленькую Светлушу, и день, и ночь, и чешуйку еловой шишки, распотрошенной клестом… Летит ветер, спешит куда-то, да вдруг натыкается на высокую гору – в самую высь кувырком сигает, завертелся, закружился, да и просыпал все собранное на Киев-град. И дивятся люди услышанным новым словам, новым, пришедшим к ним, мыслям, незнакомым чувствам, новоявленным образам, новому Святовиту, новому Велесу, новой Светлуше, всему новорожденному миру.