Оула

Еще там, на крыльце Оула понял, что она слепая. Дойдя до калитки, старуха вытянула вперед руки. Оула качнулся навстречу. Коснувшись его, сухие, холодные пальцы забегали по лицу, задерживаясь на сожженных местах, на волосах, голове…

— О-у-ла, — проговорила она тихо и певуче, как делала это всегда.

Оула хотелось закричать: «Да, мама…, это я…, я живой…, я вернулся!..» Закричать на весь поселок, на всю Лапландию, на весь Мир…

Но произошло странное. Он превратился в… камень, тот камень, на котором высечено его имя. Оула не мог ни говорить, ни шевелиться, даже моргнуть не мог, он превратился в холодную гранитную глыбу…

Мягко хлопнула дверь дома, и на крыльцо выбежала молодая женщина в переднике.

— Ой, простите, пожалуйста, — обращаясь к Оула, она быстро подбежала к старухе и, неуклюже подхватив ее за локти, немного грубовато потащила к дому. А та и не упиралась, покорно засеменила, заперебирала необутыми ногами и, кажется, тут же забыла все на свете.

— Она…, она очень, очень старая и… не в уме…, — проговорила женщина, — вы уж простите…, — она обернулась у самого крыльца и виновато улыбнулась.

Давно закрылась за ними дверь, а Оула продолжал стоять, не слыша и не видя, без чувств и мыслей. Из него все это словно вынули.

Зрение вернулось, когда перед ним по ту сторону калитки появилась мохнатая, пучеглазая и рогатая морда авки, который робко тянулся к нему в надежде на еще одну подачку. Слух вернулся, когда через некоторое время опять открылась дверь и все та же женщина не очень дружелюбно спросила с порога:

— Простите, вы что-то хотели?

— Нет, нет…, — в ответ не сразу шевельнулись губы Оула. — Все нормально…, я так…, я задумался…

Утром следующего дня гости с Ямала уезжали. Когда пересекали поселок, Оула отыскал взглядом камень-памятник, увидел его и обомлел — держа что-то в руках, у камня, еще больше сгорбившись, стояла старуха…. Так и осталось в памяти Оула уже навсегда — глыба серого гранита, а напротив хрупкая, согнутая фигурка матери.

ВЗАЙМЫ У ПРОШЛОГО

— Андрей Николаевич, выслушай меня, только спокойно, — осторожно начал Оула.

— Что еще!?.. Только не пугай, Нилыч, прошу, — Бабкин оторвался от окна, за которым продолжал бежать скучный, подмосковный пейзаж и настороженно посмотрел на соседа. — Ты же знаешь, я не люблю твоих экспромтов…, ну, что опять придумал неугомонный ты мой?..

— В общем так, Андрей Николаевич, мне надо в Москве на день остаться, — напрямую выпалил Оула разглядывая свои руки, — надо, понимаешь…

У Бабкина скакнули вверх брови:

— Как остаться!?.. Зачем!?..

— Надо, Андрей Николаевич.

— Так и знал, что ты выкинешь еще что-нибудь, — немного театрально, но все же искренне расстроился Бабкин. — Ну, ты подумай, одни сюрпризы от него…, одни сюрпризы!.. — Андрей Николаевич торопливо встал со своего места и, резко дернув дверь купе, вышел в коридор. Оула покорно последовал за ним.

— Одного человека мне надо увидеть, думаю, дня хватит.

— Он думает, ему надо, до дома уже рукой, можно сказать, подать, а он, видишь ли, не нагостился еще, — продолжал ворчать Бабкин, опять уткнувшись в плывущий мимо пейзаж.

Но Оула будто не слышал:

— В Лабытнангах мои будут встречать, Виктор с внуком, скажи, что мол, задержался в Москве дед, пусть ночуют у Гришки Сэротетто, они знают…

Бабкин сделал длинную, начальственную паузу, после чего вполне миролюбиво спросил:

— Ну и кто этот человек?

— Так, один знакомый… — в задумчивости проговорил Оула.

— Знакомый… — так же задумчиво повторил Бабкин, продолжая смотреть в окно. — Придется билет тебе переделывать на завтра. А может за сегодня успеешь, через час в Москве будем, а время, — он быстро вскинул руку и посмотрел на часы, — девять утра, вполне успеешь, наш поезд вечером. Могу тебе помочь, я Москву как свой Крутоярск знаю, сотни раз бывал… А, что скажешь?

— Да нет, Андрей Николаевич, спасибо, только я сам потихоньку. Как там говорят: «Язык до Киева доведет». Думаю, не потеряюсь.

— Не скажи, город — не тайга…, в тайге проще. Ладно, сейчас приедем, я билетами займусь, а ты чемодан в камеру хранения, а сумку с собой возьми. Да, деньги и документы с собой, только поглубже спрячь. Адрес то приятеля есть!?

— Есть, только… это…, где работает, — Оула вдруг почувствовал всю зыбкость принятого решения.

— Ну-ну, конспиратор. Всю жизнь за тобой тайны тянутся. Темнишь все… Ладно, делай, как знаешь. Из-за границы вернулись, так что твоя воля, — Бабкин сказал это почему-то с сожалением.

— Спасибо, Андрей Николаевич

Получив исправленный билет и попрощавшись с земляками, Оула шагнул в Москву, которая его тут же подхватила и швырнула в самую гущу людской стихии, закружила и понесла как щепку по горной реке, с маха швыряя на свои каменистые берега, затягивая в человеческие водовороты.

Ориентироваться в Москве оказалось далеко не просто. Даже спросить что-нибудь оказалось проблемой. Через несколько попыток Оула понял, что таких как он в этом гигантском городе большинство. Тем не менее, через час с небольшим он уже поднимался по узкому и грязному Трубному переулку. Редакция журнала «Северные дали» располагалась в цокольном этаже мрачного дома, стоявшего на самом взгорке. Внутри помещение было подстать переулку, столь же тесным, серым, замусоренным. Длинный, узкий коридор, маленькие комнатки, в которых квадратные окна, задранные к самому потолку то и дело демонстрировали ноги прохожих, были душные и будто пыльные.

— Как мне Виталия Николаевича Богачева увидеть? — задал вопрос Оула крупной даме, торопливо курившей на маленькой площадке перед коридором. Явно нервничая, она часто меняла опорную ногу, отчего казалось, что дама топчется на одном месте.

Не получив ответа, Оула повторил вопрос громче, хотя и первый раз говорил не тихо и вразумительно.

— Простите, вы не подскажете, как мне увидеть Богачева Виталия Николаевича?

Подняв высоко сигарету, словно боясь, что внезапный посетитель может ее отнять, дама капризно выгнула губы и раздраженно ответила: — Не подскажу.

Пожав плечами, Оула прошел по коридору и открыл ближайшую дверь.

— Кого, кого? — ответила ему сидящая за пишущей машинкой еще одна дама, но гораздо моложе и приятней наружностью.

Оула повторил.

— Ой, вы знаете, а он давно здесь не работает, — извиняющим тоном проговорила дама.

— Как не работает? — растерялся Оула. — А куда он…, где его искать!?

— Не знаю… Подождите, если Анатолий здесь…, — она быстро встала и, выйдя в коридор, громко позвала: — Толя… Барыкин?!..

— Я здесь, — отозвался приглушенным эхом тупик коридора.

— Слева предпоследняя дверь, — проговорила приятная дама и, мягко улыбнувшись, добавила: — Они дружили.

— Спасибо… — попытался улыбнуться в ответ Оула.

— Да, да, уволился и, знаете, давно, наверное, с год будет, — ответил высокий, бородатый парень Толя. Он рассматривал слайды, в беспорядке разбросанные на светящемся столе. — Новое место? — не отрываясь от очередного слайда, переспросил он. — Знаю, он уходил в «Молодежный журнал», знаете на Маяковке рядом с… Ах, вы приезжий, ну тогда сейчас схемку нарисую. Только вот работает ли он там!? С тех пор мы не виделись и не звонили друг другу…

Через час Оула поднимался по литым ступеням старого особняка. Таблички с названием журнала, под которыми стояли стрелки, все уходили и уходили вверх, пока Оула не оказался в мансарде здания.

— Богачев…, Богачев…, Богачев…, а-а, вспомнила! Виталий Богачев, живой такой…, жизнерадостный. Работал месяца два и ушел, или его «ушли», не знаю… — весело ответила немолодая, тучная секретарша в толстенных очках. — Я слышала, что он вроде бы как в заводской многотиражке трудится… Это совсем рядом от метро «Автозаводская».

Голова уже давно шла кругом. Тем не менее, через полтора часа Оула уже беседовал с увы, бывшими коллегами Виталия Богачева.

— Ушел…, совсем недавно…, месяца два или три… — чуть не хором ответило сразу несколько человек. — А точнее, сразу после Нового года.