Небо № 7

— Ты так красиво говоришь, что мне не по себе. Почему боль всегда на словах такая красивая?

— Боль и на бумаге красивая. Мне почему-то кажется, что в боли больше кайфа, чем в радости.

— Мы с тобой извращенцы.

Мне не нужно было спрашивать, какой именно разговор был у них с отцом, потому что я знала, что в такие моменты ты отдаешь все самым близким. И отец дал Сашке самое главное — веру.

— А теперь мы нацепляем улыбки и забываем все, что обсуждали.

Машина подъехала к дому, и мы пошли в сторону подъезда. Светила ярко-желтая полная луна, даже рыжая. Похожая на тыкву. Может, можно отметить Хэллоуин в начале июня?

Я вытерла потекшую тушь и намазала губы блеском. Теперь я не просто зареванная пьяная дура, я накрашенная зареванная пьяная дура. Разницу чувствуете?

— Почему нам всегда приходится врать? — поинтересовалась я у Сашки.

— Во-первых, не врать, а просто недоговаривать, а во-вторых, welcome home!

— Не знаю, как ты, а я буду стараться говорить людям правду!

— Посмотрим, насколько тебя хватит.

Мы вошли в небольшую квартиру, без мебели. Только что отремонтированную. Достаточно безвкусно. Ремонт был сделан без женской руки и к уюту не располагал.

— А вы верите в жизнь после смерти? — сказала я вместо приветствия Ярославу.

— Нет, я не буду с ней разговаривать, если она будет выкать у меня дома. — Он улыбался.

— Я Маша.

— Я бы удивился, если бы ты сказала: «Привет, я Глаша».

— Так ты веришь?

— Я не верю, я знаю.

Мне бы тоже хотелось верить, что есть то самое Небо № 7. Не обязательно рай с золотыми вратами и апостолами, достаточно родных лиц и походить по облакам, а не осколкам чужих судеб.

— А Сашка не верит. — Я посмотрела на Друга из Бронкса как на оппозиционера мнения.

— Я не говорил, что я не допускаю возможности существования чего-то иного, но, пока мне оттуда никто рукой не помашет, доказывать другим существование высшего разума не буду.

— Именно поэтому у тебя в графе религия написано «православие»? — решила я выстебать чье-то мнение.

Ну хочу я поверить в жизнь после смерти. Ну приведите мне уже все возможные доводы! Неужели не ясно?

— Маш, перестань, — у тебя в разделе вероисповедание вообще стоит светский гуманизм.

— Я не знаю, что это, но, согласись, подобные слова мне идут.

— Ребят, перестаньте ругаться по мелочам! — сказал Ярослав, доставая из шкафа бутылку красного вина.

— Мне показалось или он только что назвал Бога мелочью? — Сашка пытался перевести беседу в мирное русло. Это уже по моему рецепту дипломатии: посмейся над тем, что не можешь принять.

Если честно, я за три недели так и не запомнила свой номер, и поэтому до сих пор нервничала и переживала, не ошиблась ли я в паре цифр, написанных на сторублевой купюре. Посмотрел ли Макс на номер? Не оставил ли мой номер на чай в виде чаевых?

Одна моя знакомая, кстати, писательница и певица, говорит, что если сильно о ком-то думать, то он обязательно позвонит?!! Мне кажется эта версия ошибочной. Однако нет исключения из правил.

В сумке завибрировал телефон. И я почему-то всем нутром чувствовала, что это Макс.

— Алло!

— Маша?

— Да.

— А может, все-таки Света?

— Может, и Света.

— Как твои дела? Рассказывай! Кстати, первый раз вижу, чтобы за номер телефона еще и доплачивали сто рублей. Такой товар, да еще и с предоплатой!

— Ты долго будешь надо мной издеваться?

Он посмеивался. Так расслабленно и спокойно, что не хотелось ни вина, ни спать, ни думать о вегетососудистой дистонии.

— У тебя очень красивая девушка. — Мне показалось нужным добавить и это.

Макс снова начал смеяться.

— Ну что? Скажешь, что некрасивая? — не могла я выдержать второй по счету смех вместо ответа.

— Да нет, красивая-то красивая, только… Ладно, не важно.

— Почему не важно?

— Ну я сначала хотел сказать, а потом передумал. Не нужно. Стало быть, тебе девушка моя понравилась?

Я поперхнулась:

— Нет, я просто заметила, что она очень красивая.

— Ревнуешь?

Я снова поперхнулась.

Начала откашливаться.

Пыталась делать это как можно тише, чтобы Друг из Бронкса не пришел мне постучать по спине и не испортил такой разговор.

— В смысле? — Иной реакции я выдать не могла.

— Ну что я, не вижу, что ты ревнуешь?

— А какие у меня могут быть права на тебя?

— Дело же не в правах, а в отношении. Что ты там пьешь?

— Чай. Травяной.

— Врешь.

— Вру.

Сзади послышались шаги Друга из Бронкса.

— Ну и долго ты будешь трындеть по телефону?

— Парень твой? — поинтересовался Макс веселым голосом, наперед зная отрицательный ответ.

— Ревнуешь?

Он снова засмеялся.

— Ладно, перезвони мне, как будешь одна!

— А если ты будешь не один?

— Я уж как-нибудь разберусь. Уж если я справился с утилизацией волос с сиденья машины и из спальни дома, то уж с удалением твоих сообщений как-нибудь справлюсь.

— А вдруг я тебе не буду писать?

Он снова засмеялся.

Повесил трубку.

Без «пока» и «привет».

Ну не бред? Мог бы быть и поделикатнее.

Я вернулась на кухню с серьезным выражением лица.

Никак не могу решить, что сложнее — натянуть улыбку, когда хочется плакать, или скрыть свинячий восторг?

— Смотри-ка, ее больше не волнуют ментальные поля! — Ярослав видел в людях больше, чем хотели бы того люди. — И что такого хорошего случилось с нами? Давай делись!

— Да ничего ровным счетом. Правда!

Сашка понял, что я начала врать спустя полчаса после обещания этого не делать. Хотя я лично не могу согласиться с тем, что врала, скорее так — недоговаривала.

Мы ехали домой молча. Мне не хотелось рассказывать о произошедшем Другу из Бронкса — не потому что ревностно относились, а потому что считали все окружающее недостойным нашего внимания. Если бы наутро он решил бы жениться, то на фразе «И если кто-то из присутствующих знает причину, по которой этот брак не может быть совершен, то пусть говорит сейчас или вечно хранит молчание» — я бы вряд ли кусала себя за язык. Именно поэтому Сашка никогда не пригласит меня на свою свадьбу.

Когда я зашла в квартиру, мама все еще не спала. Эмиль сильно надрался и полночи блевал в ванной, а она ждала, пока все устаканиться и заливала себя валокордином.

— Где диск Алены Свиридовой? — спросила я с порога.

— Да ты пьяна?

— Нет. Я выпила немного, но пьяной себя не считаю.

Я с закрытыми глазами дотронулась кончика носа и прошлась взад-перед по кромке паркетной доски.

— Ладно, иди спать!

Я двинулась в сторону комнаты, как вдруг мама меня окрикнула, странным таким криком, больше напоминающим шепот:

— Иди сюда. Скажи мне, он знает, что ты моя дочь?

— Ты о ком? — Тут до меня разом дошло, и я внесла поправку. — Нет, с чего ему — он вообще думает, что я Света.

— Телефон ты ему не оставляла?

— Мам, почему ты так беспокоишься?

— Ладно, я скажу тебе правду. Он никакой не издатель. Мы с ним знакомы достаточно давно, еще при моей совместной жизни с отцом романа так и не получилось, легчайший флирт, но ты знаешь, для замужней женщины это оставляет безумные шрамы. Когда тебе под сорок, но ты еще хороша и тебе отказывает легкое как перышко внимание двадцатисемилетний юноша.

— Для тебя он юноша. Сколько ему сейчас?

— Тридцать три. Расскажи мне, какой он в сексе! Прошу тебя!

На мое счастье из душа вышел Эмиль.

И мама переключилась на него, пытаясь уговорить его принять энтеросгель, пока я по-тихому улизнула в свою комнату.

Забурилась под одеяло, задернула сначала шторы, потом нажала кнопку закрытия наружных жалюзи, поставила кондиционер на восемнадцать градусов. Мне все равно, что сейчас июнь — для меня самый настоящий сентябрь в мыслях.

Осталось мне влюбиться в Эмиля, и мы с мамой можем смело убирать Набокова с полок книжных магазинов.