Небо № 7

Ну что за день — одни неприятности. Чес-слово.

Я решила, что высплюсь, отдохну и обязательно закончу со своим существованием.

Интересно, а если бы мы с Максом встретились иначе, у нас могло бы что-то получиться?

Нет, конечно нет — размечталась.

Я посмотрела на потолок и, наконец, обнаружила там пару не расщелин еще, но тонких-претонких трещин, ветвистых и прямолинейных и настойчивых одновременно.

Отныне будет, что изучать. Я передвинула кровать, чтобы обзор был наилучшим.

Такие нынче нервы.

Облако № 3

Ремикс нравов: любовь и доллары

Мама продолжала слушать ремикс на Алену Свиридову.

Уснуть и встать в солнечном мареве — равносильные по сложности задачи.

Мне предстояли обе.

Хотя что я все о себе да о себе?

Пора рассказать вам о единственном близком мне человеке — Друге из Бронкса. История наша с ним идет не из глубокого детства (так что ни слова о Фрейде), но знакомы мы достаточно давно.

Странно, кто бы мог подумать, что в 1985 г. с разницей в пару месяцев из двух ничем не похожих, кроме вывесок, зданий вынесут двух ничем не сравнимых, кроме будущего, младенцев? Меня и Друга из Бронкса.

Говорят, мой отец, в день, когда я вылупилась, заплакал. Потом он, естественно, все отрицал — но все равно приятно.

А что касательно Друга из Бронкса, то встретились мы только спустя шестнадцать лет — познакомились в Лондоне, а впоследствии выяснилось, что живем в соседних домах. Так я стала пацаном в юбке, а он подружкой в спущенных штанах. Мы сидели и курили купленные напополам сигареты на всех паутинках и качелях от Пречистенской набережной до Арбата и обсуждали все, включая планы на жизнь. Потом я уехала…

А Сашка начал свою взрослую жизнь (в семнадцать-то лет) с мечты заработать свой первый миллион, не догадываясь, что только настоящие глупцы его зарабатывают.

Друг из Бронкса учился в музыкальном училище, пел (и пил, кстати, тоже), трудился как шмель день и ночь, но его голос всегда был одним из… Помните, на Олимпиаде или другом спортивном симпозиуме играла песня Era — Ameno? Так вот, эту песню записывали в 1999 г. на одной из студий в Таллине. В одном из хоров, звучащих в треке, пел Сашка. Мечтающий быть соло.

Соло — это всегда одиночество. Пришло запоздалое понимание, о котором он мне написал в одном из ночных sms, отправленных в пустоту Лондона, что одного голоса мало. Нужен еще и папа.

Папа был, но вкладываться не хотел, потому что в последнюю очередь желал сыну будущего популярного исполнителя. Внешность у Саши была своя, особенная. Но не для сцены — не было в нем той банальной смазливости, которую с таким смаком и удовольствием хавала российская публика. Сашка пел со смаком, но такая публика пока была не по зубам. Сам же Друг из Бронкса откровенно выражался, что «еблом не вышел» — однако многих девушек, влажных от одного его появления, такая характеристика не пугала.

Друг из Бронкса выбрал одну. Еще до начала своей стремительной ошибки карьеры. Его выбором, сознательным, я надеюсь, стала скромная серая мышка, живущая в одном из подмосковных городков. В момент моего отъезда жителям этого городка еще не присваивали московские номера, а теперь аккредитовали странным словом «агломерация».

Я пропустила всю эту историю, мой лучший друг изменился на все градусы и стороны света. Мы валялись дома на диванах вечерами и пили чай — он рассказывал и рассказывал. Мои события по сравнению с его — что концерт симфонической музыки рядом с программой «Окна».

Друг из Бронкса присылал мне ее фотографии, но я даже не открывала их. Не могу сказать, что я ревновала, скорее так — если бы она мне не понравилась, то я бы не стала на это намекать, а высказала бы все напрямую, но все знают, как вредно ругаться на больших расстояниях.

— А как все началось? Ты же считал, что спать больше трех ночей можно только с Евой Герциговой? — спросила я его, доедая пятую по счету банку меда с курагой.

— Обещаешь, что не расскажешь маме, и она не вставит это в свой очередной роман?

— Даю честное пионерское.

— Еще Советским Союзом поклянись!

— Да легко!

— Да история банальна до отвращения. Еще года три назад мы с Ваней, я тебе тоже, кажется, про него писал, банально поспорили, у кого меньше прогулов выйдет. Он все подкатывал к Женьке, а она такая страшненькая была, неухоженная — прямо жуть. — Друг из Бронкса пожался в морозных судорогах собственных описаний. — Ну и я с понтом решил научить его, как делают профи. Ты же меня помнишь, каким я дураком был. Мне поначалу было так стыдно ее куда-то выводить, бррр… все это косые взгляды. Ну, дурак был, сказал уже.

— Кто сказал, что был?

Сашка кинул в меня пачкой с салфетками.

И начал снова поведывать мне свою историю.

В личном плане Друга из Бронкса погубила борзость и половой орган, который он клал на общественное мнение в начале своего романа. И когда лед не просто тронулся, а Женька в него влюбилась, Сашка решил, что становиться законченной сволочью в восемнадцать лет безбожно. И нужно аккуратно всплыть из этой ситуации. Всплыть пытается до сих пор — вдалеке уже показалось брюхо холостой жизни.

Его безумно тронуло (читайте, ему польстило), что стоило ему лишь кинуть взгляд в Женину сторону — как она уже сдалась. Поломалась для виду, покорчила целку — и легла смертью слабых. И не будь она столь серой и столь неприметной, Сашка бы обязательно ее сломал. Но именно эта ее боязливость и неумение идти наперекор зацепили его. Он увидел в ней нечто настоящее, не обезображенное мей-капом и далекое от глянца. Живое.

Много лет назад они поехали после института в центр и засели в «Кофе-хаусе» на Мясницкой, где сейчас только потрескавшийся кафель да обшарпанные стены и куда теперь захаживают лишь местные бедняки, раньше раздававшие флаеры «Две чашки по цене одной» на улице. Так они и пьют те самые чашки разбавленного капучино.

Сашка заходил в подобные места тогда (хотя тогда для студента это вовсе не было постыдным), когда они попадались ему на пути — как в тот раз. Они сели в углу — так, чтобы ничто, кроме сентябрьского вечера, не смогло им помешать. Женька приобрела, войдя в кофейню, сумрачно-серьезный вид.

— Что ты будешь? — спросил Сашка, не переводя взгляда с меню на нее.

— Ничего. — Она испуганно отбарабанила почти заученный ответ.

Видимо, у нее просто не было денег.

— Может, сок? — настаивал Друг из Бронкса.

— Нет. — Она обиженно мотала головой.

Он все равно сделал заказ, с тех пор персиковый сок стал ее любимым.

Женя, казалось, была целиком и полностью в него влюблена, а он поначалу испытывал лишь чувство жалости и стыда, не мог он перебороть это гнетущее чувство и вывести ее в люди. Это потрепанное и молчаливое блеклое создание.

Но Женька уже целиком и полностью зависела от него, и Сашка, понимая это, принимал пол-литра чувства вины. Внутрижизненно.

Спустя пару месяцев общения он привез ей целый пакет одежды, чтобы не краснеть. Любая девушка страшно обиделась бы, развернулась и ушла, а Женя покорно приняла. Повесила в шкаф, но бирки срезала, только когда появился повод все это надеть и выйти в люди.

Никогда не понимала я этого выражения — «выйти в люди», а до этого я что «животное» и в хлеву обитаю, что ли?

Женька аккуратно сложила срезанные бирки в ящик комода и строго-настрого запретила кому-либо все это выбрасывать. Дочь дальнобойщика и буфетчицы в «Олимпийском» сегодня обретет новую славу — славу девушки богатого парня. «Все люди как люди — а я королева», — подумала она тогда. И это чувство стало главным мотиватором ее жизни — один пакет, и глаза наливаются кровью. Чьей?

Странный английский снобизм — судить раньше времени. Если дочь дальнобойщика — то обязательно разводит на деньги, а если дитя искусства — то непременно шлюха?