Рома, прости! Жестокая история первой любви

— Ты откуда знаешь?

— Знаю! Следила, ходила за Максом, все видела! Давно Роман не был так ошеломлен, он ушам своим не верил!

— Ты сошла с ума?

— Я его сестра, а он, между прочим, еще несовершеннолетний! Ему восемнадцать только в декабре… И я должна…

— Да ты что, в самом деле! Макс — не пацан, чего ты боишься? За его добродетель?

— А за все! И за душу, и за здоровье. Он ей что — игрушка, что ли? Или вибратор?

— О, Господи… Что ты несешь, Юля! Как ты можешь лезть, ты — тем более ты? Никто в такие дела не должен вмешиваться, в результате только хуже, в любом случае хуже… — Ромкино лицо исказила гримаса досады и раздражения: кому он это говорит? Кому он вынужден объяснять, где право, где лево? Юлька тем временем как-то странно смотрела на мужа.

— Не хочешь ли ты сказать, что если бы тогда никто не лез… не вмешивался… у нас бы все было иначе… К примеру, нам не обязательно было бы жениться…

Какая неожиданная для нее мысль! Хотя наверняка не спонтанная, а выношенная. Как и для него, впрочем…

— Возможно. Мы бы не чувствовали такой необходимости доказать себе и окружающим, что мы правы, а все остальные — сволочи.

— Да мы ничего не доказывали, мы же просто любили, — растерянно сказала Юля.

— Без посторонней «помощи» и любовь могла закончиться вовремя.

Юльку передернуло от таких слов.

— Вот оставь Макса в покое! Пусть все идет своим чередом. Со зрелой дамой он хоть гадость никакую не подцепит…

— Я думаю, как раз наоборот…

— Хватит! Лучше пуговицу пришей. И, ради Бога, зелеными нитками!

Алена сидела в машине и ждала Романа. Она припарковалась напротив его конторы, через улочку.

Алена не знала, когда Ромка освобождается, и на всякий случай приехала аж в три часа.

Моросил сентябрьский дождик. Алена включила «дворники»… По стеклу катились грязные капли. «Пора мыть тачку, — подумала Алена. — Или это уже дожди в Москве такие? Как мы живы-то еще?..»

Уже прошел час. И чего, спрашивается, приперлась? Дурная голова…

Впрочем, чего лицемерить-то? Причина есть и вполне серьезная…

Два дня назад они с Сашкой заезжали к Володе, отчиму Юльки, обсудить одно весьма любопытное коммерческое предложение. Они сидели в Володиной комнате (эх, классную хату купил он год назад: каждому домочадцу — по комнате плюс громадная гостиная и пятнадцатиметровая кухня), разговаривали, мужики курили, и вот из-за этого Алена и вышла на кухню подышать — ну, не выносила она дыма, сама так и не закурила, и от дыма ее просто тошнило. Так вот: вышла она на кухню и совершенно случайно услышала разговор, доносившийся из комнаты Макса. В этой роскошной квартире кухня находилась как бы в центре, и отсюда можно было наблюдать и слышать жизнь во всех комнатах. А Людмила Сергеевна и Макс в пылу своего разговора не заметили, как Алена вышла в кухню.

— Кто эта женщина, Мася? Я просто хочу знать.

— Ма, она — прекрасная женщина, умная, добрая, красивая, чего тебе еще нужно?

— Юлька мне орала в трубку какие-то ужасы… Что у нее сын, вроде, твой ровесник?

Макс весело захохотал.

— Ой, сестра моя совеем свихнулась, чтоб она была здорова! Если мне шесть лет, то да — мы с ее сынишкой ровесники.

— Значит, ее сыну шесть… А ей?

— Ну, я же говорил тебе — они с Юлькой вместе учились, вот и считай.

Голос Людмилы Сергеевны слегка дрогнул:

— Сынуля, тогда ей действительно многовато. Тридцать два…

— И что?

— Она… у нее нет мужа?

— Чего ты спрашиваешь, ма? Юлька ж тебе все доложила. Увы, она пока что замужем за другим. Пока что!

— Не пугай меня! — вскрикнула Людмила Сергеевна.

— Это Юлька меня пугает! Ей что, совсем делать нечего?

— Она за тебя очень переживает.

— Она от безделья с ума сходит, и ты прекрасно это понимаешь. Может нормальная сестра так беситься из-за любви брата?

— Согласись, твоя любовь… не вполне нормальная…

— Всякая настоящая любовь не соответствует никаким нормам!

— Я тоже обеспокоена… Макс вздохнул.

— Ма, ты извини меня, конечно, но ведь ты тоже постарше папы…

— Нет-нет, не надо! — Людмила Сергеевна вдруг так эмоционально это произнесла, что Алене даже стало ее жалко: совершенно очевидно, что в свое время женщина сильно перекомплексовала по этому поводу. А чего, спрашивается? Алена прислонилась к блестящей кафельной стене и боялась шевельнуться.

— А почему, «не надо»? — требовательно спросил Макс.

— Потому что все было иначе… И вообще, у нас вовсе не такая уж большая разница в возрасте.

— Что было иначе, не понимаю… И получается, что вся разница в «разнице»? Все, хватит, мама! — голос Макса зазвучал жестко. — Я не хочу больше вести этот дурацкий разговор не по существу и не по делу.

— Ты ее знаешь всего ничего… — пролепетала Людмила Сергеевна.

— Вот и дайте нам время.

— Юлька орет…

— Пусть орет. Ты не обращай внимания. Вот Ромке с Аськой туго приходится. Роман совсем лицо потерял, весь синий… А ты живи спокойно, с мыслью: твой сын счастлив, он любит и любим.

— Вы-таки добьете меня своими Любовями, дети мои, — с горькой усмешкой сказала мама.

Алена на цыпочках вернулась к деловым мужчинам и деловым разговорам. Правда, толку от нее в тот день было чуть… Ибо в голове у Алены помещались только слова: «Ромке туго приходится, совсем лицо потерял, весь синий…»

«Может, она его уже догрызла, допекла?» — с тревогой подумала Алена, поглядывая на часы. Тут как раз Роман и вышел, кутаясь зябко в ветровку и напяливая на голову какой-то жуткий картуз. Алена засигналила что есть мочи. Рома вздрогнул и задергал головой туда-сюда. На этой улочке машин было мало, и он быстро увидел знакомый «опель», тем более, что Алена энергично махала ему из окна.

Рома радостно улыбнулся ей и быстро подбежал к машине.

— Привет, Аленка! А ты что тут делаешь?

— Тебя жду, милый! Не мокни, давай в машину! Рома удивленно и покорно сел рядом с ней на мягкое сиденье.

— И сними свой идиотский картуз! — Алена резким движением сорвала его с Романа и забросила на заднее сидение.

— И… зачем ты меня ждала?

— Эх ты, джентльмен хренов! И это вместо слов «наконец, дорогая!»? — улыбнулась Алена, заводя машину.

До встречи с Ритой Макс был вполне доволен своей юной жизнью. Ему повезло родиться в хорошей семье: папа — умный, оборотистый, деловой, и при этом — добрый и веселый человек. С ним всегда легко и просто.

По части «душевности» — мама. Более чуткая, нервная и даже рефлексирующая, она дала Максу ощущение хрупкости и в то же время необыкновенности жизни. Во всех ее проявлениях. Небо серое, хмурое? Но, когда дождь, так хорошо думается и мечтается! Поссорился с другом? А как сладко будет примирение! Не можешь простить? Вспомни, как он помог тебе тогда, когда ты остался совсем один, помнишь? У тебя замечательный друг! И ты — замечательный, раз нашел такого человека и подружился с ним!

И так во всем. Это не просто оптимизм, это, скорее, страстная любовь к жизни и всему живущему на этой земле.

При этом мама бывала жесткой и очень требовательной в плане как она выражалась, «нравственного чувства». Только с высоты этого чувства и никакого другого — страха, обиды, не дай Бог, мести — оценивались поступки. Такая мама…

Сам себя Макс характеризовал так: он не юноша, не выросший мальчик, а уже мужчина, серьезный и ответственный, проскочивший, к счастью, бездарную стадию умственного тинэйджерства. Ему не улыбались «тусовки» и компашки, он самодостаточен. Много читал и в смысле книг был всеядный. Из музыки любил «Битлов» и «Машину времени» из Юлькиной юности. Тащился от картин Босха. Всерьез занимался техническими переводами и жил мечтой о все-таки научной карьере экономиста. Прекрасно осознавая, что на научную работу сначала надо хорошенько заработать и относясь к этому философски. Радуясь сегодняшнему дню. Словом, полет проходил нормально.

Но вот теперь Макс понял, что был как бы недоделан, незавершен. Навязчивая банальность о двух яблочных половинках… И тем не менее: именно теперь жизнь обрела полноценный вид, вес, вкус, что хотите! Появилась Рита. Одна. Навсегда. До сих пор все девочки Макса были девочками для танцев (что случалось крайне редко) и поцелуйчиков. О большем, конечно, мечталось, но неконкретно. Снилось иногда что-то там такое… без лица. Теперь же он хотел всего и весь горел от желания. В этом не было ничего удивительного, а вот чувство щемящей нежности, трепетности, появившееся желание оберегать, защищать, помогать — такого он от себя не ожидал.