Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Все началось с утреннего телефонного звонка Беранжер Клавер.

«Лучшая подруга Ирис!» — так она обычно хвастливо возглашала, выпячивая губы, словно желая выразить всю силу своей привязанности.

Филипп не удержался и брезгливо сморщился, когда услышал ее имя.

Последний раз, когда он видел Беранжер Клавер, она без обиняков предложила ему себя. Длинные пряди волос, которые она откидывала взмахом ладони, призывный взгляд из-под полуопущенных ресниц, пышные груди в глубоком вырезе. Он сухо поставил ее на место и решил, что навсегда от нее избавился.

— Чем обязан такой честью? — осведомился он, поставив телефон на громкую связь, и отошел, чтобы взять у своей секретарши Гвендолин стопку писем и газет.

— Я на следующей неделе приеду в Лондон… И вот подумала, что мы могли бы увидеться… — И поскольку он не ответил, добавила: — Все будет честь по чести, конечно…

— Уж конечно, — повторил он, сортируя почту и одним глазом проглядывая статью в «Файнэншл таймс»: «Теперь уже никогда не будет как прежде. Более ста тысяч служащих в Сити потеряют работу. Это четверть имеющегося состава. Мы переворачиваем страницу Золотой век, когда средний служащий мог получить за год двухмиллионную премию, миновал».

За этими словами следовал заголовок: «Речь уже не идет о том, чтобы подсчитать убытки. Речь о том, чтобы выжить. Мы перешли от полной эйфории к полному кризису». Служащий Леман Бразерс объявлял: «Ситуация тяжелая. Нам обещали выдавать зарплату до конца этого года, а дальше — каждый сам за себя».

Такие понятия, как leverage, credit rating, high yield, overshooter [15], превратились в вонючие комки, которые бросают в мусорную корзину, затыкая нос.

— …Вот я и подумала, — продолжала Беранжер Клавер, — что мы могли бы поужинать, чтобы я тебе все это передала…

— Что передала? — спросил Филипп, отвлекшись от газеты.

— Дневники Ирис… Ты меня слушаешь, Филипп?

— А как так получилось, что у тебя ее дневники?

— Она боялась, что ты на них наткнешься, и передала их мне на хранение. Там столько пикантных историй!

«Пикантных» — от этого слова Филиппа опять передернуло, он аж зубами заскрипел.

— Если ей не хотелось, чтобы я их прочел, мне ни к чему их читать. Это очевидно. Значит, и встречаться нам не стоит.

В ответ — молчание. Филипп хотел уже было отключиться, как в трубке вдруг раздалось шипение:

— Ну ты и хам, Филипп! Подумать только, а ведь я всегда тебя защищала, когда слышала про тебя всякие гадости!

Филипп на мгновение замешкался, услышав последнюю фразу, но потом все-таки повесил трубку. Вредная, к тому же настырная, отметил он и попросил Гвендолин принести ему кофе — двойной, пожалуйста.

— Там вас к телефону мсье Руссо… Из вашего кабинета в Париже, — прошептала она. — Будьте осторожны: орет как резаный.

Рауль Руссо. Коллега. Тот, которому он продал свою долю и оставил в управление адвокатскую контору, когда хотел сделать передышку. Надоело тратить свою жизнь на папки, контракты, цифры и деловые ужины. У Рауля Руссо было прозвище Жаба. Он управлял конторой в Париже; у него были влажные полные губы сластолюбца и обжоры — особенно верхняя. Филипп участвовал в собраниях административного совета и присылал ему дела из Лондона, Милана, Нью-Йорка. Половинная занятость его вполне устраивала.

Филипп подошел к телефону.

— Рауль! Как поживаешь?

— Да как ты можешь задавать такие идиотские вопросы?! — взорвался Жаба. — Это цунами! Настоящее цунами! Все рушится! Я завален папками с делами! Контракты, которые следовало подписать, находятся в подвешенном состоянии, люди бесятся и выходят на митинги, они хотят гарантий, а банкиры трусят… А я все это разгребаю, как дурак!

— Успокойся, подыши глубоко… — остановил его Филипп.

— Легко тебе говорить! Ты, похоже, умыл руки!

— Нас всех это касается, и все мы в той или иной мере будем задеты. Что толку дергаться? Надо делать хорошую мину при плохой игре.

— Вверх по лестнице, бегущей вниз, старик. Если не будешь дергаться, улетишь в пустоту. Они все пришли сюда, ищут зацепки в тексте контрактов, чтобы не подписывать, не брать на себя обязательств, и в итоге все блокируют. Мы в полном дерьме, говорю тебе, в полном дерьме! Суд завален делами банкротов, и это еще только начало! Все впереди!

— Мы чисто ведем дела, не следует нервничать, переждем грозу и потом все выкупим заново.

— Это работа судебного писаря, согласен, но не работа, приносящая доход! Я хочу вести выгодные дела, мне неохота штопать дыры и подбирать крохи! Я хочу навара, большого навара!

— Время большого навара миновало…

— Собрание на следующей неделе в Париже! Технический персонал придется сократить! Когда ты сможешь приехать? Еженедельник! Быстро! — завопил он секретарше. — Принесите еженедельник!

Они договорились о дате, и Жаба повесил трубку, проквакав напоследок:

— В твоих интересах найти верное решение! Тебя зачем наняли, ты забыл?

— Меня никто не нанимал! Я не твой подчиненный, Рауль, не забывай об этом!

Филипп разозлился не на шутку. Вот тараканище! Вонючее насекомое, так и раздавил бы его каблуком. Конечно, все сейчас обрушится… Но потом опять поднимется, они вновь задешево выкупят дело и заработают еще больше денег.

Или он не станет выкупать…

Оставит все как есть. Так безобразно, как оно есть.

Он уйдет.

Последнее время его все чаще охватывало отвращение.

Тошнило от людской жестокости, трусости и узости мышления. Галерейщик из Лос-Анджелеса рассказал ему, что отныне брокеры будут играть на понижение. Чем больше теряет биржа, тем больше они выигрывают. «А если акции поднимутся?» — поинтересовался Филипп. «Так быстро они не поднимутся, люди здесь думают, что обвал будет продолжаться, в любом случае они готовятся к этому».

Времена скоро изменятся — так, может, оно и к лучшему? Мир кипел грязными страстями. Желтоватая пенка собиралась на потускневших чувствах.

Ему хотелось освободиться от этого.

Сегодня утром он вытащил все вещи из гардероба и попросил Анни отнести их в Красный Крест. Странная веселая легкость охватила его, когда он подумал, что больше не увидит в шкафах шеренгу серых костюмов, белых рубашек, галстуков в пристойную полоску.

И сказал себе, глядя на гору одежды у своих ног: наконец-то можно сбросить униформу.

Когда Филипп Дюпен решил удалиться от дел, поселиться в Лондоне и коротать время богатым бездельником, коллекционируя произведения искусства, экономическая ситуация в мире была стабильной. Да, уже гремели финансовые скандалы, уже появились первые ласточки — дела против фининсистов, уличенных в мошенничествах, но как будто ничто всерьез не угрожало мировому экономическому сообществу.

А сегодня снимали вывеску знаменитого магазина «Вулворт»: в результате административного расследования фирме пришел конец. Закрылись более восьмисот магазинов, и тридцать тысяч служащих оказались на улице. Сити бурлил, как кипящий котел. Время от времени оттуда просачивались самые невероятные слухи: сведения о нарушениях у «Маркс и Спенсер», «Дебенхэм», «Хоум Ретайл Групп» и «Некст», известия о крахе дюжины средних предприятий — от ста до двухсот магазинов, ликвидация к концу года четырехсот сорока небольших производителей и еще двести тысяч безработных. Производство предметов роскоши тоже оказалось затронуто кризисом. Увольнения у «Шанель» и «Малберри». Безрадостные новости плодились как мухи. Безработица, крах кредитной системы, повышение цен на продукты питания и общественный транспорт, падение курса фунта стерлинга. Эти слова, как комья глины, падали на гроб британской экономики.

Кризис представлялся серьезным. Мир должен измениться.

Ему необходимо измениться.

Но если повторять одни и те же ошибки, мы не сможем его изменить. Нынешний кризис затронул пока финансовый сектор, но скоро он выскочит на улицы, скоро коснется каждого из прохожих, за которыми Филипп ежедневно наблюдал из окна. Миру необходимо, чтобы люди взглянули на все вокруг с другой колокольни. Люди должны вновь обрести доверие к экономике, которая работает на них. Работает на то, чтобы у них была достойная и при этом прилично оплачиваемая работа. Для всех, а не только для кучки избранных, которые наживаются за счет тех, кто на них горбатится.