Последний окножираф

Третье о-ой звучит уже профессионально. Он обретает свой голос, в нем звенит струна страдания, он прекращает борьбу, отворачивает камеру, он начинает умолять. Не бейте меня, о-ой!

Перераспределение национального богатства. Омоновцам платят вчетверо больше, чем университетским профессорам. Милиция обходится Милошевичу в миллион марок ежедневно. Омоновцем может быть не каждый, на всех денег не хватит — национальное богатство надо распределять.

Югославия — это брэнд. А) комплект кухонной мебели из четырех предметов; В) государство в двадцатом веке; С) деревянный конструктор. Ненужное зачеркнуть. Популярное идеологическое течение пятидесятых рассматривало югославский путь как реформирование советской модели, и этот путь, будучи более либеральным, должен был привести к государству всеобщего процветания. После визита к Ким Ир Сену Тито раз и навсегда встал на сторону контрреформации. Его загипнотизировала мысль о вечности.

k

Иосип Броз родился 7 мая 1892 года в комитате Варашд. Он был седьмым ребенком в семье, и один из всех семерых выжил. С семи лет он работал на отцовом поле, в четырнадцать стал учеником механика, в двадцать один год был призван в австро-венгерскую армию. Если считать и то время, которое он пробыл в плену, то в солдатах он провел семь лет. Столько же лет он провел за решеткой или под арестом. В сорок девять (7x7) он стал партизанским вождем. Еще через семь лет Югославия порвала с Советским Союзом. Когда был зачат автор этих строк, Тито было семьдесят семь.

Окножираф: «Семь — это цифра. Вот как я ее пишу: 7. Семь дней — это одна неделя. 7 равняется 6 плюс 1. У сказочного дракона — семь голов. Если бы мы не знали, что драконы бывают лишь в сказках, мы бы их боялись».

Когда Тито было семь лет, он сказал священнику, что на мессе скучно. Священник его отругал. Ты — плохой мальчик. С тех пор Тито не верил в плохое. Кумровец, родная деревня Тито, расположена на берегу Сутлы, на границе исторической Австро-Венгрии. На первой странице своей автобиографии, он упоминает призрак Барбары Эрдеди, которая заберет его в возвышающуюся над Кумровцем крепость, если он не будет спать как положено. Мать стращала по вечерам призраком графини Эрдеди маленького Тито, который днем, размахивая деревянным мечом у подножья крепости, стращал других. Десять лет спустя в Будапеште он занял второе место на австро-венгерском чемпионате по фехтованию.

Семейство Брозов принадлежало семейству Эрдеди, и Тито воображал, что он вместе с Мате Губецом сражается против Ференца Тахи, принимая участие в крестьянском восстании 1573 года. Тахи был боевым товарищем Зрини и пережил осаду Сигетвара. Шансов выжить у участников крестьянского восстания было куда больше, чем у защитников Сигетвара, но в воображении Тито сотни крепостных висели в окрестностях Кумровца на деревьях, которые он облазил еще ребенком. После войны картина кисти Хегедушича, где изображена решающая битва крестьянской войны, заняла почетное место в кабинете Тито в Белграде как символ борьбы против угнетения. В недавно снятом фильме Тито выходит из своего мавзолея и останавливается перекинуться словечком с белградцами. Они упрекают его за то, что слишком рано умер и не предоставил Милошевичу достаточных полномочий.

Контрдемонстрацию власти назначили на 24 декабря. Санта-Клаус привез демонстрантов из провинции на автобусах, на «тихую рождественскую ночь» прибыло пятьдесят тысяч новых лиц. Ожил дух былых спартакиад, с офигенными транспарантами сторонники Милошевича двинулись к центру. Но заблудились в незнакомом городе и не нашли главной площади. Разбившись на мелкие группы, они с подозрением таращились на снующих по улицам предпраздничных покупателей, ожидая, когда же те превратятся в сборище антиправительственных элементов. По мнению Милошевича, телевидение преувеличило, когда в вечерних новостях назвало манифестацию оппозиции фашистской. Преувеличением было, конечно, и то, когда участник проправительственной манифестации средь бела дня выстрелил в сторонника Драшковича. И уж совсем преувеличением было, когда с помощью милиции один из оппозиционеров был забит до смерти. Предрага Старчевича, единственную жертву демонстраций, по слухам, нарочно возили по городу, пока он не умер от ран. И вот после этого милиция была брошена на защиту сторонников режима. Через головы омоновцев контрдемонстрантов забрасывали яйцами и картофелинами, те в ответ кидали свои транспаранты. Снежками швырялись обе стороны, иногда попадая в омоновцев. Милошевич выступил с речью, осудив бузотеров, которые ведут страну к гибели, и вездесущих западных агитаторов. Толпа, тронутая до слез, требовала ареста Вука, но их вождь притворился глухим. Под конец пятидесятитысячная клака стала скандировать: «Мы любим тебя!» — и растерянный диктатор не смог сдержать ответных чувств. «Я тоже люблю вас», еле слышно прошелестели динамики.

Окножираф: «Когда про человека говорят “лицемер”, это не значит, что он измеряет длину носа или ширину лба. Лицемер примеряет другое лицо, он притворяется не тем, кто он есть на самом деле».

Радован Караджич — поэт, политик, военный преступник, психиатр, психопат.

Знаток тайн души человеческой. По утверждению его критиков, среди психиатров он — самый лучший поэт. Особенно они хвалят «Раздвоенную личность» и стихотворение, которое начинается так: «В город войти, сброд размести». В стихотворении, созданном поэтом пятнадцатью годами раньше, он предсказал разрушение Сараево, которым впоследствии сам и руководил. Правда, пока неясно, следует ли относить это пророческое прозрение разностороннего автора к сфере его литературных или же медицинских достижений, проявился ли в нем дар ясновидца, стремящегося к познанию мира, или же это признание доктора Джекила, пытающегося лечить людей. Во время войны в Боснии кто-то из журналистов поинтересовался у доктора, откуда поступает горючее для его танков, если Югославия не оказывает ему поддержки. В ответ Караджич признался, что его солдаты наткнулись в пещере на немецкие запасы топлива времен Второй мировой войны. Быть может, лет через сто в Скупщине Великой Сербии пораженный зритель остановится перед фреской, на которой по мановению руки поэта из скал Герцеговины начинает бить нефтяной фонтан.

Вокруг девушки обводят меловой контур. Она лежит на земле, раскрасневшись и усмехаясь, как будто она живая. Прекрати ржать, ты же мертвая. Асфальт холодный, мел крошится. Идет реконструкция преступления, но как его воссоздашь, если девушка постоянно ржет. Так щекотно ведь. Эх, жаль, что она не в юбке, вот тогда бы ее пощекотали. Тоже умники, могли бы и подсказать, как одеться. Воссоздается картина преступления. Участники акции разыгрывают, как все было. Кто, кого и как. Тело против тела. Сейчас ее следовало бы достоверно избить ногами, а потом ударить резиновой дубинкой по голове. А ну, Дуня, теряй сознание! И Дуня послушно теряет сознание, картинно приоткрыв рот. Вокруг нее щелкают фотоаппаратами иностранные журналисты, которые могли бы оказаться сейчас в любом другом месте, но случайно не оказались. Хорошо бы явился Кинг-Конг и унес бы Дуню на крышу Эмпайр-Стейт-Билдинг или на башню отеля «Москва», чтобы под ногами у Дуни лежал весь Белград, чтобы все мы смотрели вверх, в небеса, а не на омоновцев, и обвели бы контуром все облака. И перещекотали бы всех на свете женщин.

Окножираф: «Ни облачка на небе нет — и голубой ты видишь цвет».

Министр врезается на автомобиле в толпу и чуть не давит нас, пока мы занимаемся воссозданием картины преступления. Пытается пробиться комиссар по делам беженцев, люди окружают его машину, плюют в нее. Начинают обводить ее мелом. Воссоздание преступления продолжается. Тито рассказывает, как в австро-венгерской армии издевались над новобранцами. Новобранца заставляли поймать лягушку, очертить вокруг нее меловой круг и внушать ей, чтобы она не смела покидать этот круг. Через некоторое время от усердия губы новобранца вытягивались — вот-вот поцелует свою царевну-лягушку.