Последний окножираф

М.З., Мехмед Завоеватель,^[38] сумел покорить двести городов и двенадцать государств. Завоевав Византийскую империю, он покорил и Балканы, но споткнулся о Нандорфехервар. В соответствии с тогдашними понятиями, осада Нандорфехервара была вписана в одну из страниц светлейшего султанского ума чернилами его царственной мысли. По смыслу этих оттоманских граффити, Нандорфехервар был подобен небесам, а пушек там было столько же, сколько звезд на небе. Штурмовать эту крепость миролюбивого султана вынудили сами мадьяры — этот грязный, безнравственный, обожающий пикники народец. Ради вящей доходчивости на эту тему нарисована была миниатюра. На ней изображен Мехмед, отрезающий голову Яношу Хуняди. Вот такая агитка в жанре средневековой хроники.

В нашем парламенте, в Нандорфехерварском зале, венгерский президент пожимает руку президенту турецкому. Оба ухмыляются, оба лысые. На стенах — битва не на жизнь, а на смерть. Если верить моим турецким друзьям, то оба наши народа в огромном плавильном котле истории стали братьями, мы — немножко турками, турки — немножко венграми. Может, именно поэтому связанные турецкие пленные и монахи-францисканцы на переднем плане — все лысые. И только у Хуняди волосы развеваются на ветру.

Делай как я. Семь пунктов программы Хуняди «Как стать героем»

1. Всякий, кто родился, умрет.

2. Никто не родится героем.

3. Герой рождается, когда погибает.

4. Герой погибает, исполняя свою миссию.

5. Если герой не погибает, это трагическое упущение, оно приводит к ниспровержению героя.

6. Ты — или герой, или не герой.

7. Никто не живет вечно.

Окножираф: «Твои волосы постоянно растут, каждый месяц они вырастают примерно на столько: — (1 сантиметр). А на таком участке головы растет около 200 волос».

Демонстрация в поддержку диктатуры началась с раздачи десяти тысяч постеров с четырьмя фотографиями Слободана Милошевича на каждом. Архивные снимки фиксируют для истории мимические возможности скромного диктатора и — последовательно — этапы его прощания с волосами. Расположенные на постере по четырем сторонам света, эти паспортные фотки, увеличенные в двадцать раз, служат ориентирами для лагеря его сторонников. Север — отечески благожелательный, но отнюдь не заискивающий. Восток — строг, но входит в положение, излишнее самопожертвование ему не нужно. Юг — твердый как сталь, неумолимый, это торжествующий победу полководец во главе своей армии. Запад — мечтательный член с головкой, витающей в облаках, фотограф явно застал его врасплох, губы собраны в трубочку, словно вот-вот он одарит вас поцелуем. Выбегающий вперед островок волос на макушке однозначно напоминает крайнюю плоть. Ушлые креативщики, будто передвижную выставку, таскают в толпе писанные маслом и акварелью портреты — иллюстрации неразрывной связи могущества и волосяного покрова. Верные логике иконографии плешивости, художники создали уникальные произведения, которые несут субъективный месседж, в лирическом свете изображая человека как политическое животное. Портреты находятся в постоянном движении, что является неотъемлемым свойством их пространственно-временного бытия. Для получения от этой экспозиции эстетического наслаждения рецепиенту приходится потрудиться — не то что в традиционном музейном пространстве, где взгляд зрителя, скользнув по картине, находящейся в полной зависимости от собственной статичности, оставляет его на произвол судьбы. Здесь же картины свободны от искажающего влияния жестких музейных объемов и плоскостей и органически вписаны в целостность улицы и демонстрации. Зритель, бегая за картиной, прыгая между постерами и огибая транспаранты, становится участником действия. Круговое движение картин — это авангардный прием и отсылка к раннему кинематографу, знак зрителю, что, взятые по отдельности, картины не могут являться предметом анализа и только при рассмотрении их в единстве возникает композиционное целое. Таким образом, Венера Милосская и кукла Мило находятся в коммуникационных отношениях с гигантским изображением смахивающего на Фантомаса Милошевича, и, взаимодействуя друг с другом, они раскрывают свое содержание во всем обаянии малого реализма, заставляющего нас забыть о прозаических буднях войны.

Нандорфехервар, 1456 год, зной, чума. Корабли Мехмеда потоплены, его пушки обращены против него, войско его перебито. Крестоносцам понадобилось четыре дня на то, чтобы сбросить в Дунай трупы осаждавших Нандорфехервар правоверных. Но как утверждал один дальновидный турецкий источник, в зеркале промедления мелькнул девичий лик победы.^[39]

Окножираф: «Будапешт находится к северу от Мохача».

Как утверждают националисты сербы, именно здесь начинаются мировые войны. Две здесь уже начались — трепещите, Штаты! Они потрясают кулаками, они как-то не заметили, что проиграли войну. Белградцы думают, что они живут на авансцене мировой истории, взоры всего мира прикованы к ним, и, значит, они должны победить.

«Нога искала тело, у которого некогда была голова. Голова, у которой некогда было тело, кричала: “Горе мне”, а тот, в чьем теле зачем-то еще теплилась душа, молил милосердного бога о смерти».^[40]

Когда погибла средневековая Венгрия, Буда и Багдад, Мертвое море и озеро Балатон оказались в одной стране. На руинах распавшегося королевства открылись головокружительные перспективы новой Европы от Карпат до Калифорнии. Граница обеих империй длиной в 1500 километров, от Адриатики до трансильванского Сатмара, прорезала Венгрию, по крепости через каждые семь километров, средневековый каменный занавес, и по обе его стороны — венгры, которые думали, что они находятся на авансцене мировой истории, где в смертельном поединке сошлись добро и зло. В наступавших турках венгры видели глашатаев Страшного Суда, насланных на них Богом за их прегрешения. Они думали, что наступает конец света, но конец света не наступил, а наступил конец Средневековья. В Средние века венгры думали, что всему наступил конец. Когда я был ребенком, все думали, что конца никогда не будет.

Две домохозяйки переглядываются во время демонстрации. Они видят друг друга впервые. Одеты они одинаково. Одна машет рукой из окна, вторая — идет рядом с мужем. Через пару дней они сталкиваются на улице. У них одинаковые улыбки, одинаковые шляпки, они вместе читают оппозиционные газеты. Они стали подругами.

Окножираф: «После школы я иду домой. Я живу рядом со школой и скоро уже буду дома. Моя мама тоже приходит домой рано.

Всю дорогу к дому думал,

Что скажу я маме,

Ведь ее, мою родную,

Не видал годами.

^[41]

Венгрия — мой дом. Для советских детей дом — Советский Союз».

i

В американском фильме «День Независимости» инопланетяне совершают нападение на Землю с явным намерением уничтожить людей, растения и животных. Это совершенно ясно дает понять пленный пришелец, использующий в качестве медиума гортань мертвого землянина. В первой трети фильма инопланетяне, обладающие абсолютным техническим превосходством, разрушают все большие города на Земле. Сцена, когда они превращают в пыль Белый дом, вызывает бурные аплодисменты в белградских кинотеатрах. Один зритель в бейсболке протанцовывает к самому экрану. Он хлопает себя по ляжкам на американский манер: yes, yes, yes.

Окножираф: «“Да” — противоположность “нет”».

На студентов возвели обвинение. По телевизору заявили, что они никакие и не студенты вовсе. На следующий день они вышли на демонстрацию с зачетками в руках. Студенты с красными книжицами в руках наводнили улицы. Пекин 66-го, Париж 68-го, архив дежа-вю в цветном голливудском исполнении. Сумели бы мы почувствовать, чем на самом деле была Бородинская битва, если бы ограничились осмотром Бородинской панорамы? Студенты идут с красными книжицами в руках, на первый взгляд — они маоисты, но когда подойдешь поближе, видишь, что в их окоченевших руках — кресты и иконки. Я замечаю плакат «better dead than red», «лучше быть мертвым, чем красным», и снимаю с головы ушанку. Мы идем в направлении, противоположном правому, кричит кто-то в голове колонны на перекрестке. Поди разбери, куда. Футбольные лозунги гораздо понятней, большинство здесь — болельщики «Красной звезды». Вот такой винегрет, постмодерный протест, я снова надеваю ушанку, холодно, появляются омоновцы, строятся, подбородки вперед.