Избранное

— Что ж, я не против.

И Генри опять совсем расстроился, не знал, что сказать. Выговорил не сразу:

— Но он дурной человек.

— Как это — дурной? Почем ты знаешь?

— Знаю,— сказал Генри.

— Эх, ты! А я так считаю, просто у тебя в голове всякая похабщина.

Это уж слишком!

Его — его! — обвинить в похабных мыслях!

— Я-то знаю, у кого в голове похабщина,— сказал он.

Она не ответила. Сидела и смотрела на него в упор, а потом пошла в кабинет шефа, и Генри слышал, как она начала переговариваться из окна. Некоторое время он не двигался, не удавалось разобраться в своих мыслях и чувствах, чувствовал только, что отчаянно взвинчен и уж до того ему худо, как не бывало никогда в жизни (по крайней мере сейчас так казалось).

Но нет, невозможно тут оставаться. Он перешел в кабинет, сел на обычное место, склонился над учебником, и девчонка, хоть она и высунулась из окна, уж конечно, слышала, как он вошел, но не обернулась. А он сидел и слушал все ту же трепотню и под конец уже понимал только одно — нет сил дольше это терпеть. Поднялся, вышел в другую комнату и через несколько минут позвал:

— Мисс Григг!

Она не ответила. Он позвал громче и, насколько мог, повелительно. И опять. И она прервала свою болтовню и сказала — во, слыхали? Ну чего еще?

— У меня к вам дело, зайдите,— сказал он. И прибавил: — Пожалуйста.

— А, ладно,— сказала она. И тому, за окном: — Обожди минутку.

Когда она вошла, Генри сказал:

— Нам надо проверить дела в архиве.

— Это кто распоряжается?

— Шеф. Он вчера велел и сказал, чтобы вы помогли.

Она было заспорила, но Генри сказал, шеф велел поспешить, пускай она идет туда, а он будет по книге записей называть ей номер дел.

Она сказала — ну ладно, но разве нельзя минутку обождать, а Генри сказал — нельзя, это спешно. Распахнул тяжелую, обшитую железом дверь, включил свет. А едва девчонка переступила порог, захлопнул дверь и запер на ключ.

Уже сколько недель погода не радовала, а вот ради открытия теннисного клуба, похоже, денек будет отличный. И так все превосходно организовано. Господа-учредители каждый вечер, после службы или иных занятий, трудились не жалея сил, корты привели в такой порядок — не налюбуешься. А дамы-учредительницы, как положено, позаботились, чтобы игрокам было чем подкрепиться и освежиться.

Утром в субботу Генри поминутно подходил к окну — и убеждался: да, денек будет погожий. Ветер, пожалуй, чересчур свежий, но с той стороны, как надо, и облака редеют, рассеиваются. Однако он опять и опять глядел в окно и в комнате машинисток наклонился над большим столом и тоже выглянул из окна.

— Как по-вашему, девушки, не испортится погода? — спросил он.

Надо надеяться, что нет, ответили ему. Одна тоже надеялась поиграть в теннис, другая просто намерена остаток дня провести за шитьем.

Генри прошел в комнату клерка, ведающего делами по недвижимости, спросил и его:

— Как считаешь, Сид, подходящая будет погода?

И Сид, по обыкновению погруженный в работу, все же понял Генри и глянул мельком в окно.

— Днем жарища будет адова,— сказал он.

Но попозже в комнату Генри заявился шеф, а он, как на грех, стоит у окна, да еще руки в карманах. А шеф заулыбался — помолодевший, свеженький, чистенький, такой откормленный, и одет с иголочки, воплощенная бодрость, энергия и добродушие — и говорит:

— Ну-с, как сегодня дела в отделе общего права? — и еще шире расплылся в улыбке.— Надеюсь, никто время зря не теряет?

Генри сказал — нет, ничего похожего, просто он глянул, какова погода.

Шеф стер с лица улыбку и высунулся в окно.

— Можно не беспокоиться,— сказал он,— после обеда разгуляется на славу.

В день открытия клуба он тоже играет в теннис. Он спросил Генри, не покровительствует ли его клубу церковь и какой у него разряд. И сказал, надо им за этот сезон как-нибудь сразиться. Ну, а сейчас как подвигается у Генри работа? Вопрос не застал Генри врасплох. Всё в полном порядке, всё оформлено своевременно, никаких упреков от шефа не последовало. Он только и сказал кое-что по мелочам, к примеру: достаньте-ка сейчас все судебные повестки — и — не рассылайте повестки, не спросясь меня.

Рабочий день давно кончился, когда они со всем этим управились. Остальные служащие уже разошлись, Генри с шефом сошли вниз вместе, и шеф предложил подвезти его в своей машине до угла. Пока переходили улицу, Генри думал больше о погоде — и только тогда заметил девчонку на велосипеде, когда шеф схватил его за руку повыше локтя и придержал. Девчонка покачнулась, чуть не упала, но все-таки выровнялась и прокатила мимо, придерживая юбку, и улыбнулась Генри из-под широкополой шляпы.

— Эге! — сказал шеф и ухмыльнулся.— Знаем вас, молодчиков. Ну и какова она?

Генри только и сумел пробормотать что-то невнятное.

о-о-о прошло уже три почти четыре месяца, он считал дни почти половина срока уже прошла о слава богу Но…

А шеф небрежно откинулся на спинку сиденья, правит только одной рукой, ухмыляется до ушей, глаза стали как щелочки, и все поддразнивает.

Знаем вас, молодчиков, сказал он. Не прочь бы и я вернуть мою молодость. Что ж, сказал он, мой совет — валяй в том же духе, пока получаешь удовольствие. Молодость дается только раз.

Проезжая мимо кортов, он сбросил скорость и сказал, они выглядят недурно, потом остановил машину и дал Генри вылезти у самого корта, рядом с церковью на углу. Хоть бы он поехал дальше, так нет же, сидит и смотрит мимо Генри на церковь и все с той же усмешкой присматривается к поучительным надписям; одна гласит: придите, скорбящие и усталые, отдохните душой и молитесь; другая: единственно во Христе спасение; а самая большая: пей вино — и будешь проклят.

— Нет,— все еще усмехаясь, сказал шеф,— с этим я не согласен. Мой старикан содержал кабачок. Ну, до скорого.

И Генри побрел по длинной улице домой и уже не замечал погоду. Если пойдет дождь — что ж, пускай…

сам господь, милосердный господь на его стороне, ведь он должен был в тот день сказать шефу, они слышали, как шеф поднимался по лестнице, такой жуткий грохот почти уже у верхней площадки, и сразу тишина. И ОНА заставила его выйти посмотреть, шеф силится встать, из рассеченной губы кровь, и лицо его все в крови, и одежда, и на ступенях всюду кровь. Он помог шефу подняться, а тот прямо повис на нем, пока не добрел до кресла и не сел, и сказал — пустяки, маленькая авария, возьми денег из ящика и купи мне полдюжины носовых платков, да, и еще крахмальный воротничок, размер четырнадцать. А когда ОНА ушла домой, он был вынужден, да, вынужден, шеф сидел в кресле, губа распухла, кровь подсыхала и меняла цвет, он дочитал письмо, отложил и сказал — немножко неожиданно, а? Но, мистер Стрикленд, я целую неделю ждал, когда смогу вам сказать, и мистер Грэм хочет, чтоб я приступил завтра же. Стало быть, служить у меня не нравится? Как, ну как можно на это ответить? Мистер Стрикленд, сказал он, уверяю вас, я никому никогда не скажу, что видел в вашей конторе. Вот как? А о чем, собственно, речь? Ох, нет, не надо. Я… я… Ну-ну, Грифитс, что такого вы тут видели? Ну… что вы очень редко тут бываете, мистер Стрикленд. И шеф опустил глаза, промокнул платком разбитую губу и высморкался, но, когда поднял голову, все равно улыбался. Ладно, Грифитс, не будем больше об этом. Желаю успеха — и пожал ему руку, и отпустил его, благодарю тебя, господи.

Обед был уже на столе, и отец читал молитву, и мама окликнула — иди скорее. Но, посмотрев на него, сказала — пускай сначала пойдет пригладит волосы, пора бы ему научиться опрятности, пора следить за своей внешностью. А когда он вернулся в столовую, тетя Клара сказала — вечно он раскидывает свои вещи по всей комнате, может, он воображает, что ей делать больше нечего, кроме как за ним прибирать?

— Да ладно,— сказал он.

— Ничего не ладно! — сказала тетя Клара и обозвала его несносным неряхой. Конечно, это не ее забота, но если б его матерью была она…