Вспаханное поле

ленных неподалеку пожитков он заметил бутылку тростни¬

ковой водки. Пользуясь отсутствием Марселины, которая

хлопотала в доме, он встал, поднял бутылку и отхлебнул

глоток. Потом, завернув бутылку в дерюгу, спрятал ее по¬

зади ранчо. От нечего делать он стал слоняться по дво-

ру, с трудом передвигая костыли, казавшиеся ему такими

тяжелыми, словно были налиты свинцом, и наконец оста¬

новился перед корралем, чтобы еще раз убедиться в том,

что сделал удачный выбор. Однако при виде лошадей он

испытал не радостное, а горькое чувство: они напомнили

45

ему о том, что впервые полк выступил без него. Никогда

еще он так не страдал, как в ту минуту, когда войско скры¬

лось в облаке пыли, повисшем над самой землей. Он не

обманывал себя, он знал, что больше ни на что не годен

и никому не нужен, как скелет гуанако, гниющий на рав¬

нине. Даже возчик не обращал внимания на его нашивки

и называл его просто дон Сория. Это лишний раз подтвер¬

ждало, что его уже ни в грош не ставят.

Он поднял голову: жеребец индейского вожака, стояв¬

ший, как всегда, в стороне, вытянул шею и тихо заржал,

как бы призывая его. Сория яростно сжал костыли, зако¬

вылял к своему тайнику, достал бутылку и опять отхлеб¬

нул из нее. Потом вошел в ранчо и стал смотреть, как Мар-

селина наводит порядок.

— Послушайте, кум,— сказала она,— присмотрите-ка

за детьми, уже темнеет, а у меня еще ничего не готово.

Сория сел возле малышей. Ему не раз приходилось под¬

ниматься, чтобы посадить на место Сеферино, который то

и дело сползал с одеяла. Но он вставал не только для это¬

го: время от времени он шел приложиться к бутылке, и ее

содержимое быстро уменьшалось. Марселина заметила, что

Сория ведет себя как-то странно, но была слишком за¬

нята, чтобы разбираться в этом. Близилась ночь, а ей еще

надо было постлать постели. Хорошо еще, что дети не ме¬

шали работать.

Тихо надвигались сумерки, мало-помалу застилая го¬

ризонт и гася отблески заката на реке. Не только птицы,

но и равнина как бы съеживалась и замирала с приближе¬

нием ночи. И Сория, который здесь начинал новую жизнь,

испытывал невыразимую тоску, сопоставляя свои несбыв-

шиеся надежды с горькой действительностью. Слишком

много ударов обрушилось на него — больше, чем он мог

выдержать при всей своей стойкости. Даже самая ласко¬

вая собака завоет и оскалит зубы, если ее безжалостно

бить. А с ним судьба обошлась, как с собакой. Отчаяние

теснило ему грудь, и он встал, чтобы избавиться от чув¬

ства удушья. У него подгибались ноги, потому что он мно¬

го выпил, но он винил в этом индейца, который нанес ему

рану, и не только в этом, но и во всех своих несчастьях.

Из корраля донеслось характерное ржание, в котором

ему почудилась насмешка. Им овладело озлобление. Заме¬

тив на столе, который еще не внесли в ранчо, косарь, он

схватил его и, опираясь на костыли, чтобы не упасть, за¬

46

ковылял к корралю, уже тонувшему в полутьме. Сория

сразу различил жеребца, который по-прежнему стоял по¬

одаль от остальных лошадей и, завидев Сорию, снова за¬

ржал, ожидая, что его ласково потреплют по холке, как

это делал его первый хозяин, индеец. Сория, одурманен¬

ный алкоголем и кипящий злобой, направился к коню, ти¬

хо фыркавшему в предвкушении желанной ласки. Опер¬

шись о его круп, Ахенор бросил на землю один костыль,

чтобы освободить руку, в которой держал косарь, и при¬

мерился нанести удар, чтобы оскопить жеребца. Он даже

не подумал об угрожавшей ему опасности, о том, что он

сам может стать жертвой естественной ярости искалечен¬

ного животного. Но, неловко замахнувшись, чтобы при¬

вести в исполнение свое варварское намерение, он ступил

в навозную жижу, поскользнулся и упал. Он попытался

встать, но без костылей не смог удержаться на ослабевших

ногах и снова упал. Все вокруг него завертелось с голово¬

кружительной быстротой. Подавленный сознанием своей

беспомощности, он застонал, и слезы выступили у него на

глазах. Наконец, не в силах побороть слабости, вызванной

опьянением, он закрыл лицо руками и, лежа на животе,

уснул. Его разбудило прикосновение чего-то влажного и

бархатистого. Это жеребец терся мордой о его лицо. Было

уже совсем темно. Сория поднялся, уцепившись за гриву

коня, и обхватил руками его шею, чтобы удержаться на

ногах. Им овладела острая жалость к самому себе, и, при¬

пав к холке жеребца, он в бессвязных словах, прерывае¬

мых пьяной икотой, излил черную тоску, томившую его

со дня смерти Франсиски. Жеребец стоял неподвижно,

казалось слушая Сорию, и время от времени терся мордой

о его плечо, словно чувствовал всю глубину его печали.

И, когда Сория, подобрав наконец костыль, направился

к выходу из корраля, он пошел за ним и, проводив его до

самой ограды, долго смотрел ему вслед.

Дон Ахенор снова приложился к бутылке и, приоткрыв

дверь, заглянул в ранчо.

—      Где же вы пропадали, кум? Я уже поужинала и

уложила детей,— проворчала Марселина.— Поешьте и вы.

—      Не хочется.

Марселина только теперь заметила, что Сория пьян, и

сухо сказала:

—      Я постелила вам. Вы как знаете, а я ложусь—у

меня на завтра много работы.

47

—      Ладно,— пробормотал он.

Сория сел на скамейке возле ранчо, а Марселина скры¬

лась в сумраке комнаты, едва освещенной сальной свечой.

Он долго сидел не шевелясь.

Прежде, когда он выпивал, у него в глазах загорался

шальной огонек, а в голосе звучали веселые озорные нот¬

ки, теперь же все представлялось ему в мрачном свете.

Черные мысли, как волны, набегали одна на другую, и

он был не в силах прервать течение этих безрадостных

дум. С некоторых пор ему ни в чем не было удачи. Он

вспомнил планы, которые строил в ту ночь, когда на него

обрушилось несчастье: он уйдет в отставку, получит кло¬

чок земли и поселится на нем с Франсиской. В отставку

он вышел, земля у него есть, но Франсиска умерла. У него

опять пересохло горло, и он пошел промочить его послед¬

ним глотком водки. После этого он далеко забросил пустую

бутылку и решил лечь спать. Пошатываясь, Сория вошел

в ранчо.

Свеча скупо освещала комнату. В полумраке вырисо¬

вывалось едва прикрытое пончо крупное тело Марселины,

которая, постелив на койку Сории несколько одеял, сама

легла на полу, на тюфячке, набитом кукурузными листья¬

ми. Опьяневшему Сории почудилось, что перед ним не

Марселина, а Франсиска—живая, трепетная Франсиска,

здесь, совсем рядом. И в первый раз после долгого воз¬

держания у него зажегся огонь в крови. Мрачное настро¬

ение, навеянное безотрадными раздумьями, на мгновение

рассеялось, и у него заблестели глаза. Охваченный жела¬

нием, он приблизился к тюфяку, но боль в раненой ноге

напомнила ему о его несчастье.

—      Франсиска... Франсиска...— застонал он.

Этот зов разбудил Марселину, и ее взял за сердце го¬

лос Сории. Она знала, что Сория пьян, но вместе с тем

понимала, что он страдает. «Бедняга, тоскует по покой¬

ной»,— подумала она, полная жалости.

И, так как Марселину, здоровую и сильную женщину,

давно уже тяготило вдовство, она без сопротивления усту¬

пила Сории место возле себя. Рассвет их застал вместе.

Марселина, как обычно, встала, разожгла огонь и завари¬

ла мате.

Постепенно это вошло у них в привычку.

48

Ill

Пока военный френч не истрепался окончательно, Со

рия носил его, храня как реликвию. Потом он привык хо¬

дить в блузе, как привык к тому, что его называют дон