Армен

Дверь отворилась, и в проеме показалось лицо Чаркина. Он кивнул Барину и широко распахнул дверь.

— Входи! — неожиданно грубо и резко приказал Барин.

Справа от двери на стене была табличка с именем хозяина кабинета; перед тем как войти, Армен бросил на нее взгляд, но успел прочитать лишь окончание фамилии — «СКИ». В следующее мгновение он удивленно замер, оказавшись в полутемной комнате, где никого не было.

— Чего встал как пень, идиот! — Чаркин потянул Армена за руку в противоположную сторону, где из открытой двери, расположенной в центре стены, в комнату проникала казавшаяся нереальной полоска света.

Армен подумал, что все уже кончилось и его ведут в тюрьму.

— Вот! — Чаркин втолкнул его в комнату коротким ударом в спину. — Вот он! — Схватив Армена за руку, он тут же отпустил ее и остановился, потому что и эта комната оказалась пустой.

Это был просторный кабинет с плотно занавешенными окнами. У противоположной стены стояли черный кожаный диван и два кресла, над ними висело большое зеркало, в котором мелькнуло лицо Барина; свесив голову на грудь, он застыл позади Армена с таким хмурым видом, точно это его привели сюда как подозреваемого. В углу стоял массивный письменный стол, на котором высились кипы бумаг и груда папок. Вращающийся стул с высокой спинкой едва заметно покачивался: очевидно, хозяин только что вышел из кабинета. Армену показалось, что он просто растворился в воздухе…

Велико же было удивление Армена, когда чуть погодя плотная стена напротив него вдруг раздвинулась и в кабинете появился невысокого роста пожилой мужчина. Видимо, это была потайная дверь, и Армену снова подумалось, что в самом деле все возможно. У него перехватило дыхание.

Чаркин, отпустивший было руку Армена, снова стиснул ее с такой силой, что Армен поморщился от боли, а Барин моментально вытянулся и уперся в начальство боязливым взглядом.

Привычными движениями тщательно причесав свои жидкие волосы, пожилой неторопливо прошел к вращающемуся стулу, удобно устроился на нем и, небрежно бросив расческу на стол, зевнул. Этот невысокий человек с грушевидной головой, большими ушами, широким, чуть вогнутым лбом, длинным носом и острой жесткой челюстью, сидя производил впечатление мужчины рослого и упитанного. Поправив настольную лампу, он погрузился в чтение какого-то документа.

— Докладывай, Чаркин, — не отрываясь от бумаги, приказал пожилой, — слушаю тебя. — Голос прозвучал с деревянной безжизненностью, по нему ничего невозможно было понять.

— Вот этот, — Чаркин с силой подтолкнул Армена к середине кабинета.

— Что он сделал?

— Занимался бродяжничеством и разбоем…

— Конкретнее.

— Незаконным образом находился на автовокзале…

— Документы?

— Не исключено, что фальшивые…

— Судимость имеет?

— Пока нет…

— Алкогольное или наркотическое опьянение?

— В данный момент не наблюдается… Я обнаружил лишь это, — Чаркин торжественно подошел к столу и с профессиональной осторожностью выложил конфискованную у Армена мелочь, а затем — пакет с пирожком и паспорт.

Пожилой пренебрежительно отодвинул от себя груду мелочи, взял паспорт, полистал и отложил в сторону, затем двумя пальцами поднял пакетик, извлек из него надкушенный пирожок, наполовину темно-коричневый от высохшей крови и, приблизив настольную лампу, стал рассматривать. В ярком свете Армен различил следы своих зубов, и колени у него задрожали. Ах, почему он тогда сразу не выкинул этот злосчастный пирожок!..

— Что это? — спросил пожилой.

— Вот тут мы подошли к главному, — сразу оживился Чаркин, и глаза его злорадно вспыхнули. — Подозреваю, что это наркотик. Подозреваю, что этот бродяга и разбойник занимается продажей наркотиков.

От страха во рту у Армена пересохло.

— Другие подозрения есть?

Пожилой небрежно бросил пирожок на стол и вытер руки. Докатившись до кучки денег, пирожок остановился.

— Есть! — горячо подтвердил Чаркин. — Он незаконно хранит у себя также несколько острых и режущих инструментов сомнительного происхождения, которые могут служить как холодным оружием, так и средством вскрытия сейфов, замков, дверей и окон. Предполагается, что с их помощью данный субъект намеревался совершить ряд дерзких грабежей.

— Гм…

— С вашего позволения предлагаю предварительное тюремное заключение до тех пор, пока будут доказаны совершенные этим бродячим разбойником преступления, — воодушевленно продолжал Чаркин. — Предполагается, что его пребывание на свободе опасно для человечества.

— Ты хотел сказать — для общества, — поправил пожилой.

— Так точно, для человечества.

Пожилой промолчал.

— Тем более что новый закон в таких случаях предусматривает…

— Ты уже успел ознакомиться с новым законом? — пожилой был приятно удивлен.

— Так точно, прочел его от и до, — недрогнувшим голосом подтвердил Чаркин. — Все свое свободное время посвящаю скрупулезному изучению его положений.

— Я всегда знал, что ты далеко пойдешь, Чаркин, — похвалил пожилой.

— Благодарю, — Чаркин расплылся в довольной улыбке.

Армен был поражен не только той чудовищной напраслиной, которую на него возводили, но и тем, что можно с таким безупречным мастерством сплести в одно далекие и не имеющие друг к другу никакого отношения случайные вещи и создать единую и убедительную картину. Чаркин, этот человек с серым лицом, когда ж он успел все это обдумать?.. В то же время Армен чувствовал, что тот вовсе ничего заранее не придумывал, а делал это экспромтом, на ходу, по наитию, искусно представляя собственные предположения свершившимся фактом. Будто все это хранилось в нем заранее — в строго пронумерованном виде — и сейчас самопроизвольно выплеснулось наружу. Армен удивленно покачал головой, понимая, что это и есть власть…

Послышался резкий звук, и прежде чем Армен его услышал, нос и щеки ему обожгла острая, пронизывающая боль, а голова откинулась назад. От неожиданного удара он попятился, но не упал, и в следующее мгновение из носа хлынула кровь, забрызгала ему грудь и закапала на пол. Армен зажал пальцами ноздри и вскинул голову.

— Как ты стоишь перед законом, баран? — рявкнул Чаркин и, ухватив Армена за руки, сильно встряхнул. — Стань, как положено!

— Ладно, Чаркин, не горячись, — мягко урезонил его пожилой. — Ночью человек быстро вспыхивает и быстро остывает, — добавил он многозначительно. — Побереги нервы, они тебе еще пригодятся.

— Я этого бродячего разбойника неоднократно предупреждал, да, видно, он никак не поймет, куда попал, — злобно осклабился Чаркин, — Думает, что приехал в отпуск к бабушке…

Пожилой слегка улыбнулся.

— А ты, Барин, — внезапно обратился он к Барину. — Ты-то что думаешь?

— Я? — опешил от неожиданности тот и хотел шагнуть вперед, но опомнился и растерянно остался стоять на месте. — Я… считаю… — он глянул на Чаркина и, встретив его острый взгляд, потупился. — Подтверждаю…

Сцепив пальцы рук, пожилой склонил голову. Воцарилась такая напряженная тишина, какая бывает только ночью. Она словно вобрала в себя все: занавеси, кожаный диван, папки на столе, зеркало, свет. Армену показалось, что он все еще сидит у стены автовокзала и переживает этот мучительный кошмар в беспокойном сне, который исчезнет, стоит ему открыть глаза. Он посмотрел на Чаркина, тот не спускал пристального взгляда с пожилого. Казалось, Чаркин тоже с трепещущим сердцем ждет его решающего слова, точно именно от этого слова зависит его дальнейшая судьба. На минуту Армен даже пожалел Чаркина… Потом понурил голову и увидел себя как бы со стороны: вот он, одинокий и беспомощный, стоит перед этими незнакомыми людьми в этой чужой стране этой поздней ночью. Сердце у него сжалось. Вся его жизнь зависит сейчас от одного-единственного слова этого человека, одного жеста, от случайной мысли, созревающей в этот миг у него в голове. Охваченный недоумением, он глубоко вздохнул. И тут же почувствовал беспокойство, точно вот-вот должен последовать новый удар, его бросят на пол и начнут топтать ногами… Армен, однако, удивленно подумал, что ему это уже безразлично: давным-давно знакомая, можно сказать, вечная история… Он поднял голову и смутился: пожилой смотрел на него не мигая. Пристальный взгляд его больших и блестящих глаз был слишком хорошо знаком. Такой взгляд сопровождал Армена всюду с того самого дня, как он оказался в этой чужой стране. И он ничего не выражал: ни добра, ни зла, ни возмущения, ни снисходительности, ни желания, ни цели, будто был сверкающе-ирреальным зеркалом, в котором возникало все, что происходило в данную минуту, и так же стремительно исчезало. Это подсказывало какой-то выход, он мог быть в одинаковой степени благоприятным или неблагоприятным. Армен осторожно отпустил голову и осмелился слегка переменить позу, перенеся опору с одной ноги на другую.