Загадка да Винчи, или В начале было тело

Но от выпивки Франсуа не отказался. Он жадными глотками отпивал из бурдюка с вином, красным и кислым, которое Фирмино тоже пил в больших количествах, втягивая его в отверстие рта, скрытое в густой бороде, и одновременно внимательным собачьим взглядом уставившись на своего Франсуа. Франсуа спросил меня, кто ждет меня во Флоренции, какая нить привязанности или любви поведет меня, как Тезея, обратно домой.

Деньги, которые заканчиваются, а более ничего, я не привязан ни к одному человеку и ни к какой земле, кроме того клочка, который у меня под ногами.

Помолчите. Франсуа ответил, что это глупо.

То, что я сказал про землю. Потому что, сказав это, я невольно выразил свое чувство, сожаление, ностальгию и так далее — одним словом, радость и боль, всю темную накипь души, я вырвал ее из сердца и явил на свет чистого, отдающего себе во всем отчет разума, не смешанного с телесной болью.

Франсуа, поймите, красота, чистота форм, не идеальных форм Платона, а отдельных экземпляров, сделанных природой, — это действительно единственный огонь, который согревает меня в этом мире. Так что там, где красота, — там и Леонардо, и вот так же там, где оказались вы, Франсуа, оказался и я.

Фирмино оторвался от еды и с подозрением на меня посмотрел.

Завтра, — сказал Франсуа, — выбор сделает твой осел: если он встанет задом к моему ослу, то ты больше никогда меня не увидишь и в твоей курчавой голове останется обо мне только прах воспоминаний.

Нет! Что бы там дальше ни случилось, еще до завтрашнего утра мое воображение схватит ваш образ, сообщит его моему сознанию, и я смогу увидеть его в зеркале — на листе бумаги, верном поверенном моих мыслей.

С такими скудными навыками в сфере чувств, как у тебя, ты только и можешь, что выводить пустые линии и банальные тени, — сказал Фирмино, жуя бобы и слова.

Но послушайте, что я ему ответил.

Все же лучше делать что-то самостоятельно, чем смотреть кому-то в рот. Ты так раболепствуешь перед Франсуа, что похож на птенца, которого кормят из клюва.

Франсуа засмеялся. Фирмино вскочил на ноги, но Франсуа мгновенно осадил его, так что он был вынужден направить свой порыв на то, чтобы поправить огонь в камине.

Чувство, а еще хуже страсть — его гипербола, затемняющая истинную сущность вещей, является частью жизни, даже может быть — физиологического существования, но она не позволяет переступить порог храма знания, а значит, и вступить в пределы искусства, которое называет вещи по именам и показывает их изменяющееся лицо.

Ты хорошо говоришь, твои слова льются как сладкая, дьявольская музыка, — сказал мне Франсуа, — как пение Цирцеи, как игра Орфея, как поток моей поэзии течет по руслу моей жизни. Вода принимает форму реки…

Но вода формирует русло, — подумал я про себя.

Вы правы, маэстро, у меня в этом нет никаких сомнений, и я на вашей стороне. — Так Фирмино прервал задумчивое молчание, которое установилось после последних слов Франсуа, и рассеял теплое и мягкое оцепенение, которое овладело нашими чувствами.

Франсуа снова потянулся к бурдюку с вином, а я сел за стол, достав из своей сумки бумагу и серебряное перо.

Я отрезал несколько кусков от рулона, который спас от дождя в мешковине, хотя от сырости это его не уберегло, и принялся рисовать Фирмино, пока тот ел.

Кто ты, Фирмино?

Он удивился, его ложка остановилась на полпути между ртом и миской.

Дурак, ты прекрасно видишь, кто я, у меня есть глаза, рот, уши, а что касается носа, то нет ничего проще, чем нарисовать такую штуку; если только ты умеешь это делать, сходство гарантировано, но у меня есть сомнения, что ты умеешь.

Я разглядывал его, а моя рука в это время сама водила пером по бумаге. Потом я положил перо и взял уголь.

Послушайте, что он сказал:

Я понял, что ты хочешь поближе со мной познакомиться, чтобы придать больше сходства портрету, хотя это только предлог для удовлетворения твоего ненасытного любопытства. Пожалуйста, я предоставляю тебе такую возможность и добавлю о себе: я некоторое время изучал медицину в Сорбонне. Ты знаешь, что это такое?

Врачевание тел, — говорю я. Так что, отчего бы нам не открыть вместе лавочку? Ты приводишь больных в порядок, а так как это в вашем случае означает побыстрее отправить несчастных обратно к Создателю, то я буду сразу писать их еще прижизненное изображение на могильных плитах.

Смех Франсуа сначала заразил меня, а вскоре и Фирмино, который, когда к нему вернулась серьезность, сообщил, что прервал учебу, чтобы последовать за Франсуа и стать поэтом.

Я попросил его прочитать мне какое-нибудь стихотворение, но он покраснел и признался, что пока ни одного не написал.

Я показал ему законченный рисунок. Он был немного разочарован и не стал скрывать этого.

Тут вмешался Франсуа. Мой дорогой Фирмино, если удача будет нам сопутствовать в Невере и, главное, если мое состояние улучшится, я клянусь тебе, что твоим высоким и благородным устремлениям будет воздано с лихвой — я сделаю из тебя настоящего поэта.

Да-да, ты только научись писать головы. А ты открой немного это окно. Почему вы заставляете меня задыхаться? Нет-нет, закрой, разве ты не видишь, что вода льется внутрь?

Франсуа рассчитывал преподавать, он хотел стать профессором академии, созданной по воле Карла Болонского с целью затмить Париж и Сорбонну. Но вряд ли другие профессора отнеслись к нему как к коллеге, как к равному. Ему нужно было раздобыть нарядный костюм. А титулы, как он говорил, у него были. Он выиграл какое-то поэтическое состязание, на котором поэты соревнуются в сочинении стихов на заданную тему.

Моя жизнь всегда была жизнью грешника, который никогда не ходил к исповеди и чья нога не ступала на путь добродетели. А в Сорбонне всем заправляют теологи. Я слышал, что у вас в Болонье это не так. Там студенты сами выбирают себе преподавателей, как мне говорили.

Так почему бы вам и вправду не отправиться в Италию? — сказал я им. Вам она покажется прекрасной землей обетованной, где никто не станет спрашивать вас о прошлом, за исключением меня, чье любопытство на этот счет жаждет быть удовлетворенным прямо сейчас.

Франсуа помотал головой: хотел бы я быть таким же молодым, как ты, и, подобно тебе, не ошущать корней.