ИнтерКыся. Дорога к «звездам»

А я еще тогда подумал — все может быть...

И вот вам, пожалуйста! Белый «мерседес», пыжиковая шапка, дубленка — которые ему раньше и во сне не снились... И Васька прикинут — будьте-нате. Кожаный куртон фирменный, руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским одеколоном от него разит. Курят они исключительно «Данхилл».

Так это он — Пилипенко Иван Афанасьевич — хозяин самого дорогого и престижного пансиона для иностранных Котов и Собак самого высокого ранга?! Это на ЕГО банковский счет Фридрих фон Тифенбах перевел все суммы на мое содержание!

— Иван Афанасьевич, а Иван Афанасьевич! — окликнул его Васька. — А не сдается тебе, что у этого мюнхенского Котяры — рожа вроде знакомая, а?

У меня сердце замерло... А вдруг они узнают меня, развернутся прямо вокруг Исаакиевской площади, да и отвезут меня прямиком на Васильевский остров, в Институт физиологии!.. Благо тут это рядышком.

— Ну тебя, Васька, — неуверенно проговорил Пилипенко. — Быть не может! За него нам такие бабки перевели, что подумать страшно! Хотя — похож... Ты про какого вспомнил?

— А про того — с проспекта Науки. Который нас в последний раз тогда, осенью, чуть по миру не пустил. Весь наш улов разогнал и сам смылился. Помнишь? И ухо рваное, гляди! И шрам на роже...

— Не знаю, Василий. Не могу сказать. Но если этот Котяра действительно того самого еврейчика и он за это время сумел ТАК приподняться, что может позволить себе жить по люксу и летать со спутниковым телефоном — я ни о чем вспоминать не хочу!

— А если я тебе напомню, как он в позапрошлом годе тебе всю фейсу располосовал, когда мы его отлавливали в очередной раз?.. — ехидно спросил Васька.

— Слушай! — строго сказал ему Пилипенко. — Ты говори, да не заговаривайся! Я сейчас возглавляю коммерческое предприятие мирового уровня. И ни за какие прынцыпы не держусь. Мне — абы гроши и харчи хороши, как говорят в народе. А гроши за этого Котяру плотют, как за прынца! И ежели ты его хоть словом обидишь или еще как, я из тебя душу выну и без порток выкину. Понял? А на твое место любого генерала-отставника возьму, и он за те бабки, которые я тебе сейчас плачу, будет мне служить, как Иосифу Виссарионовичу Сталину!

И тут мы подъехали к роскошной гостинице.

То, что гостиница была роскошной, я сразу просек по тем автомобилям, которые толпились у входа в этот русский рай богатого туризма и очень крупных деловых контактов.

Мне еще Водила на корабле рассказывал про такие гостиницы у нас в Питере. А я все никак не мог поверить, что в одном и том же городе, где есть наш с Шурой дом и мой пустырь перед ним, существуют такие гостиницы.

Причем автомобили были не хуже грюнвальдских! А уж Грюнвальд был пастбищем, на котором паслись самые дорогие автомобили Мюнхена — самого богатого города в Германии...

Пилипенко не доверил Ваське нести сумку со мной, телефоном и документами. Нес сам. И принес меня — черт знает куда!..

Розово-голубые салоны с высокими потолками, с кондиционерами, как у нас в грюнвальдском доме Фридриха, с поилками на подставочках — чтобы, не дай Бог, Кошечке или Собачке не пришлось бы низко наклоняться над чашечкой! Это может привести к искривлению шейных позвоночков, как когда-то мне объясняла Дженни...

Повсюду розовые и голубые подушечки, на коврах валяются искусственные косточки, игрушек — не счесть! Специальные деревца, по которым можно лазать, а внизу — мягкое утолщение. Чтобы драть когтями, если так уж приспичит...

Вокруг этих Кошечек и Собачек так и вьются очень интеллигентного вида люди; в шелковых голубых и розовых халатах. Кто по-французски говорит, кто по-английски, кто по-испански... Чтобы каждый Клиент в пансионе имел тот язык, к которому он привык у себя на родине. Да и с Хозяевами Клиентов так общаться легче.

Отвели мне небольшую комнатку — голубую. В одной плошке — кристально чистая водичка, в другой — не киснущее свежее молочко. На всякий случай. Потому что столовая для нас, Котов, — в другом месте. Ну и конечно, постель — потрясающая! Пушисто-мягкое корытце с уймой подстилочек и крохотных подушечек.

Ничего нашего российского! Все заграничное. Я даже кучу всяких немецких примочек узнал, которые видел в том мюнхенском Кошачье-Собачьем магазине в Нойе-Перлахе, где мне покупали поводок, а для Дженни меховое пальтецо с капюшоном.

И по этим салонам тоскливо и важно шатались наманикюренные и невероятно причесанные Кошки, прилизанные и спесивые Коты вперемежку с растерянно-истеричными Собачками, постриженными так, будто они секунду тому назад вернулись из циркового манежа.

Однако, скажу без ложной скромности, когда Пилипенко выпустил меня в этом великосветском салоне из сумки и я появился в своей рождественской красно-золотой жилетке, — все окружающие меня Коты, Кошки и Собачки замерли и уставились на меня, как на седьмое чудо света. В воздухе густо запахло нескрываемой завистью. Да здравствует моя подруга Таня Кох — очень-очень русская немка!

Меня оформили, прочитали внимательно мое любимое меню, тут же изготовили мне «татарский бифштекс» из свежайшей телятины, и, пока я пожирал его прямо в кабинете Пилипенко, все остальные служащие, оказавшиеся действительно интеллигентными и высокообразованными людьми (не дурак был Пилипенко — сумел подобрать кадры!..), изучали инструкцию пользования моим телефоном для связи с личным переводчиком «герра Мартына-Кыси фон Тифенбаха» в Мюнхене — фрау Кох.

Пожрав, я решил тут больше не задерживаться и немедленно отправиться домой — к Шуре. А вдруг у него просто испорчен телефон и нет денег его починить? Или у него отключили телефон за неуплату? У нас уже такое бывало!.. И наверняка Шура сидит сейчас в тоске и одиночестве при мертвом телефоне дома, за своей старенькой пишущей машинкой, в которую уже месяц как вставлен чистый лист бумаги...

Я растолкал столпившихся у моего телефона, вскочил на стол Пилипенко и сам нажал мюнхенскую кнопку. Все ахнули!

Послышался стрекот набора номера, два длинных гудка, и сразу же — голос Тани:

— Доктор Кох.

— Это я, — сказал я ей мысленно, по-шелдрейсовски.