Две тайны Аптекаря

Утром следующего дня я отправилась в музей. Мне нравилось туда приходить, я знала там всех и каждого — и экспонаты, и сотрудников. У меня имелся собственный служебный пропуск, а в реставрационных мастерских было полно забытых мелочей и специально оставленные для уюта меховые сапожки. Меня часто приглашали сюда — выполнить работу, провести экспертизу. Сегодня я пришла по делу, важному лично для меня. Хотя, возможно, и для репутации музея тоже. Мне надо было убедиться. Я быстро прошла по коридорам и залам и вышла в сводчатую галерею, ведущую как раз к той самой картине, ради которой я и была сейчас здесь. Там, как обычно, толпились люди, даже несмотря на будний день. Я знала, что я сейчас почувствую, я почти не волновалась — как при встрече со старым другом. Мы провели с ней столько дней и ночей вместе. Но, если честно, мне так и не удалось ее приручить. Она всё равно имела надо мной огромную власть, которой я не сопротивлялась. Я знала: стоит мне только взглянуть на нее, и я окажусь внутри. Коридоры, лабиринты, вихри. Гениальная работа.

Я подошла ближе, протиснулась сквозь группу туристов, вдохнула, подняла на нее глаза и… ничего не почувствовала. Это была неживая картина. И самовнушение было тут ни при чем. Да, у меня богатая фантазия, да, я допускала даже абсурдную историю о том, что подлинник оказался у Аптекаря, но что бы я себе ни придумывала, та картина, которая висела сейчас передо мной, точно не была оригиналом. Я могла бы даже не проверять хвостик подписи. Она не дышала, она не пыталась меня схватить. Я зажмурилась, отвернулась на минуту, повернулась снова. Всё то же самое. Тогда я всё-таки достала из сумки лупу и подошла совсем близко. Мне стало немного страшно, потому что я знала, что сейчас увижу. Может, не стоило смотреть? Уйти и просто выкинуть всё это из головы. А про Аптекаря забыть, будто его никогда и не было. Подумаешь, полчаса провела в чьем-то доме, пока ждала эвакуатор. И всё останется как есть. Экскурсоводы будут повторять свои заученные фразы, а зрители разглядывать то, что находится перед ними. Я поднесла лупу к подписи, посмотрела и похолодела — хвостик был на месте. Я убрала лупу в сумку, снова протиснулась между посетителями и села на скамейку в середине зала. Мне надо было подумать. Происходило что-то странное, и это странное могло кончиться для меня весьма скверно. Этого нельзя было исключать. В подлоге могли обвинить и меня. Картина вернулась на свое место после реставрации примерно месяца два назад. Разумеется, с соблюдением всех процедур и правил. Ее смотрели эксперты и никаких комментариев, кроме комплиментов, я не получила. Но сейчас в зале висела подделка. Подменить в мастерской ее не могли. На стену вернулся оригинал. Это я знала точно, потому что меня трясло крупной дрожью из-за крошечного хвостика в подписи. А, оказалось, трясло напрасно. Исчезнувший из-за моей ошибки, хвостик чудесным образом вернулся на свое место, вот только всё остальное куда-то исчезло. Ясно было только одно: картину копировали еще до того, как я закончила ее реставрацию. Либо подпись художника копировали по снимкам из реставрационного паспорта. Интересно, как скоро мог открыться этот обман? Если только кто-то не был в нем серьезно заинтересован…

Приемная директора располагалась на втором этаже. Я на автопилоте прошла по мраморным лестницам, пытаясь сложить в голове загадочную мозаику. Картину скопировали и подменили, копия не могла быть совсем свежей. В мастерской картина провела почти полгода, значит, копия уже существовала до этого? Когда речь идет о таких шедеврах, возможны любые махинации и подлоги. Стоимость картины и сумма страховки заставит работать самые гениальные умы. Мне нужно было узнать, кто же за всем этим стоит. И выходит — у Аптекаря всё-таки был оригинал?

Я должна была действовать осторожно, нельзя было случайно сказать что-нибудь лишнее и вызывать этим ненужные подозрения. Чтобы успокоиться, я позвонила Марте и попросила ее встретиться со мной в музее, тем более что жила она совсем неподалеку.

В приемной директора восседала монументальная секретарша с вполне соответствующим заведению и собственной стати именем Артемида. Ей было примерно лет пятьдесят, но все называли ее просто по имени, потому что веса в нем хватало с лихвой. Только главный бухгалтер звала ее Тёмочкой. Артемида знала обо всём, что творилось в мире, в городе, в музее вообще и в жизни каждого сотрудника в частности. У нее всегда были в запасе свежие сплетни, комментарии или бесценные советы о том, как надо работать, выходить замуж, руководить страной, варить варенье из крыжовника или выбирать туфли.

Артемида обрадовалась, увидев меня, и попросила подождать, пока она узнает, насколько сильно занят сейчас господин Лунц. Я присела на диванчик для гостей между бронзовым дикобразом и позеленевшими доспехами — благодаря неиссякаемому потоку щедрых даров от дружественных музеев и частных почитателей приемная директора постепенно превращалась в кунсткамеру. Артемида выплыла из-за двойных дверей и кивнула мне, приглашая войти, но попросила не слишком обременять господина Лунца, так как, по ее словам, он в последнее время был настолько «весь в заботах, что просто сам не свой». Однако, зайдя в кабинет, я ничего не свойственного господину директору в нем не увидела. Он сидел за своим бюро темного дерева в неизменном пиджаке в тонкую полоску и стильном галстуке, который явно сдавливал его основательную шею.

— Агата, — поприветствовал он меня, не отрывая взгляда от бумаг.

— Добрый день! Вот, решила зайти.

— Что ж, это весьма приятно, мы всегда рады вас видеть. С вами нам спокойнее. — Он наконец-то посмотрел на меня поверх очков. — Куда же мы без вас, сами знаете, как мы вас ценим. Такая очаровательная молодая женщина, и при этом такой опытный и прекрасный специалист.

Господин Лунц был в своем репертуаре. Даже если он собирался уволить кого-то из сотрудников женского пола, то всё равно начинал с комплиментов. После обмена любезностями я решила перейти к делу.

— Хотела узнать, как дела у моего любимого пациента после реставрации, очень по нему скучаю.

— Всё в порядке, в порядке, не устаю вас хвалить. Прекрасно поработали! Шедевр вернулся к публике и чувствует себя отменно. Да вы присядьте, дорогая, я попросил Артемиду принести нам чай. Я очень рад вам, люблю приятных посетителей, которые ни на что не жалуются, ничего не требуют. Вы меня понимаете — директорская доля.

Я посочувствовала. На пороге появилась Артемида с подносом.

— Что говорят эксперты, как ведет себя покрытие?

— Прекрасно, вы же мастер своего дела. Благодарю, Артемида, мне с лимончиком. — Он удобней устроился в кресле. — Всё прекрасно! Прошу вас, выпейте со мной чашечку. Как приятно, что вы зашли. Подарили мне небольшой перерыв. Осветили мой сумрачный день своим сиянием, так сказать! Какие новости, расскажите, что вы сейчас спасаете? Скоро мы опять к вам обратимся, всё в соответствии с графиком. Мне кажется, вас дожидается старик Вермеер, да-да.

Я протянула руку за чашкой, и тут с господином директором произошло что-то странное. Он посмотрел на мою руку, на кольцо, которое я не снимала после той истории в доме Аптекаря, и заметно побледнел. Мне показалось, он даже вспотел, и у него заблестела лысина.

— Вермеера я давно предвкушаю, — сказала я. — Это так интересно. С ним никогда не знаешь, что…

— А почему вы вдруг спрашиваете про картину, Агаточка? — ни с того ни с сего господин Лунц как будто перешел в наступление, снял очки и прищурился. — Разве вы что-то упустили?

— Нет, что вы, я просто захотела узнать, как ведет себе защитный слой. Вы же мои любимые клиенты.

— А вы наш любимый мастер.

Директор музея улыбался, но его глаза стали холодными и колючими. Он одним глотком опрокинул в себя свой чай и стал резкими движениями перекладывать бумаги на столе.