Если очень долго падать, можно выбраться наверх

Теперь немножко вбок. Ого, вот это ноги. К каблукам хорошо бы шпоры. Легче, легче легче легче. Потом пойдет быстрее.

— Оххххххххххххххххххххххххх.

— Мммммм. — В каком ритме? «Ночь в Тунисе». Чарли Паркер. Литавры. Уже близко. Вууууу. Быстрее…

— О Боже…

Никаких молитв, детка, Гноссос здесь. Еще ближе.

легче

легче

легче

анх

Анхх.

АНХ!

— Ооооо.

— Вот.

— Господи.

— Это правда.

— Ты — ты его хорошо надел?

— Кого?

— Эту штуку.

— Какую штуку?

— Контрацептивную.

— Я ее не нашел.

— Что?

— Страсть обуяла.

— ЧТО? — Памела выскользнула из-под него, перекатилась на бок. В семени бухло и парегорик, надо бы сказать что-то ласковое.

— Парегорик.

— Что?

— Во мне слишком много дряни, ты не оплодотворишься.

— Ох, что за гадкое слово. Что мне делать? Оно у меня внутри.

— Держи, — протягивая ей клизму. — Спринцовка для успокоения души.

— Свинья.

Памела выхватила у него из рук клизму и помчалась в ванную. Гноссос остался сидеть в спущенных до ботинок брюках, все еще в рубашке, галстуке и с медленно вянущей эрекцией. Допил стакан скотча и налил новый. За стеной слышались мучительные стоны и фырканье воды. Нужно что-то сказать.

— Тебе помочь?

— Отвали.

Спасибо на добром слове.

Он ретировался к проигрывателю, перебрал всю коллекцию и, не найдя ничего стоящего, остановился на Брубеке. Послышались шаги.

— Помогло?

— Надеюсь. Мне плохо.

— Первородный грех.

— Без тебя не обошлось, спасибо за помощь. И чего ты тут расселся без штанов? Шел бы пока, а? Хоть ненадолго?

Подъем, штаны еще мокрые. От нее? Нет, «Катти-Сарк». Боже, совсем забыл об ужине. Бедный Фицгор.

— Сегодня можно будет переехать?

— Нет! Ох, как мне плохо. Бедный Симон.

Надо бы отлить. Придется поискать другое место.

— Ладно, детка, до новых встреч.

— Забирай, — протягивая ему мокрую сплющенную клизму.

Он швырнул ее за спину, пожал плечами, несколько мгновений грустно смотрел, как Памела стоит у камина, скрестив руки на животе и вздрагивая, затем повернулся, шагнул за дверь и побрел по улице.

Он замедлил шаг только раз, когда из теней появилась странная танцующая фигура: запястья свободно качались, глаза в мрачной безлунной ночи вспыхнули злобой — и пропали. Гноссос таращился на то место, где она только что была. Лысый череп? Сгорбившись от холода он пробирался по снегу. Что за черт. Semper virgini [8].

Без особого на то соизволения мембрана остается ненарушенной. Скоро, снова говорил он себе, скоро: придет любовь.

Черная распухшая депрессия накрыла его собой и всей тяжестью прорвалась внутрь — через кровь и лимфу его ночи.

3

Тарантул.

Безглазый и мохнатый, прочно уселся во рту, протиснув сквозь сжатые губы темно-коричневую колючую ногу.

Как он туда попал? Гноссос повернул голову и попробовал сплюнуть, но тарантул увернулся и остался во рту. А что если он кусается? Кусок дымящегося сала, воткнутый мне в горло.

Он очень осторожно перевернулся, пытаясь нащупать подушку, но нашел только грязный коврик на полу. За ночь надышался пылью, и тарантул — на самом деле не тарантул, а его собственный язык.

— Пить! — Слабая попытка.

Легкое шебуршание в соседней комнате — как будто кто-то одевается — затем тишина. Усилия, которых потребовала эта хилая просьба, взболтали частицы яда, щепка едкой тошнотной боли прошибла голову от виска к виску, и он лежал тихий, словно закрытая книга, дожидаясь, когда тошнота успокоится. Двигаться очень медленно.

Подбородок упирался в ковер; Гноссос открыл один глаз и увидел чьи-то потерянные волосы, обрезки ногтей, гнутые скрепки, катыши пыли, кошачью шерсть, засохшие цветочные лепестки, шелушинку лука и мумифицированную осу. Закрыл глаз. В позвоночник вгрызался паразитический червь неизвестной породы. Спокойно.

— Хефф! — Новый всплеск боли.

Дверь из соседней комнаты отворилась, и появился Хеффаламп — босой, в джинсах, с наброшенным на шею полотенцем. В одной руке он держал стакан с пузыряшимся бромозельцером, в другой еще один стакан с налитым в него на два пальца желто-коричневым ужасом.

— Пей, — поступил безжалостный приказ.

— Гггггг, — Гноссос заглотил ледянящие пузыри.

— Никогда не мешай дурь с бухлом, — последовало нравоучение.

— Блять, какая гадость.

— На. — Виски пронесся по жилам спазматическим вихрем, раздражая перепуганные нервы и кровяные тельца. Затем — успокоительное тепло. — Лучше?

— Немного. У меня во рту, ты не поверишь.

— Ты похож на смерть.

Что-то брезжит.

— Я ее видел ночью. На Авеню Академа.

— Неужели?

— Не то лысая кошка, не то подросток.

— Пригласил бы пропустить стаканчик — через пару лет, когда ты пережрешь герыча, бедняге не придется тебя искать.

— Хватит изображать мамашу! Боже, старик, у меня что-то выросло в передней доле. Оооо.

— Можно отрезать.

Неплохая идея. Стану капустой — и никаких эмоциональных реакций.

— Почему я на полу?

— Сам захотел. Ты очень переживал из-за низколетящих самолетов. Даже вызвал монсиньора Путти, он с минуты на минуту появится. Есть будешь?

— Господи, нет. У тебя все равно нет мороженой клубники. А зачем Путти?

— Ты решил, что пришло время собороваться. Вставай давай, найдем чего-нибудь в «Дыре Платона».

— Оооооххх…

— Тут близко, старик…

— Это «Красные Шапочки», с них началось.

— И как оно в землячестве?

— Оххххххх.

— Мы так и думали. А может возьмут? Будешь у них домашним сумасшедшим.

— Болтая банку апельсинового сока «Дональд-Дак». — Собирайся, тебе разве не надо оформляться?

— О, и мне сока. Британская цаца сказала, с меня сдерут пятерку, оформление стоит бабок, а я почти пустой.

— Лимонную кислоту в бухой желудок не наливают.

— Матушка Хеффаламп.

— У тебя в рюкзаке же полно серебра.

— Откуда, старик, купоны на скидки?

— Колесико, господи, неужели забыл?

Смутные воспоминания.

— Какое колесико?

— Ты выиграл сто с чем-то баксов. Проктор Джакан, наверное, уже выписал ордер.

— Ты серьезно? В рулетку? У кого?

— Какая разница? У мекса в ковбойском костюме и у парня из менторского «Светила». Вставай, старик, вид у тебя, как у поварешки с вареной смертью.

— Сто баксов? Охххх.

— Что теперь?

— Тетка за кассой.

— Брось угрызения, одна обуза. — Хефф вытащил из мешка с грязным бельем пару заскорузлых носков. — Сходи на исповедь, что ли?

— Покаяние ложно, детка, только умножает боль. Раненые клетки просят мирра. Ты меня подкалывал насчет монсиньора Путти, да? Нафига он мне?

— Ты даже написал инструкцию. Хочешь посмотреть?

— Молитва — это все. Пост, Сатьяграха. Из глубин я взываю к тебе, Господи.

— Слушай, старик, сделай милость, вставай, я должен узнать, выгнали меня из школы или нет.

— De Profundis, semper hangovum … [9]

— Блять. — Хефф повалился в кресло-качалку, носки сползли со щиколоток. Длинные кости, долговязое квартеронское тело, след ватузской крови уже почти растаял, но еще заметен. К тому ж — голубые глаза, что редко бывает, девчонкам очень нравится.

— Ты прекрасна, Хеффаламп, я должен на тебе жениться.

— Гхм.

— Охххх, затылок. Больнее всего в затылке, ты замечал? И в левом глазу.

Хефф лениво перелистывал «Анатомию Меланхолии» и насвистывал что-то из Рэнди Уэстона, потом равнодушно спросил:

— Поедешь со мной на Кубу на весенних каникулах?

— Вот только не надо этого маминого распорядка. И, между прочим, пора вырастать из синдрома приключений. Сейчас 58-й год, а не 22-й.