Как убить рок-звезду

До того как я переехала в Нью-Йорк, я любила мечтать о том, как буду жить там. Мечты были довольно глупые. Мы с Верой могли полдня просидеть в каком-нибудь кафе, обсуждая нашу будущую жизнь и то, как здорово мы все устроим. Предполагалось, что вечерами мы втроем будем ходить во всякие крутые места и слушать там живую музыку. Но на самом деле Вера с Майклом были все время заняты, да и я тоже. В течение первой недели в Нью-Йорке мы почти не виделись.

А я не могла избавиться от мыслей о Поле. Я все время вспоминала о том, что он сказал мне, когда ночью пришел в мою комнату, и о том, что он отказался от предложения, которое могло быть его единственным шансом, потому что не хотел бросать моего брата и всех остальных. Наверное, думала я, что-то большее скрывается за его легкомысленной улыбкой и веселой хамоватостью.

На Людлоу-стрит он совсем не появлялся, как будто и не жил здесь. Чаще всего я была полной хозяйкой квартиры, и мне это совсем не нравилось. Больше всего мне не нравилось просыпаться по утрам и видеть распахнутую дверь в его комнату и беспорядок на неубранной кровати, но это был вчерашний беспорядок, и я чувствовала, что чего-то в моей жизни не хватает.

Пошло несколько дней, прежде чем Пол восстановил прерванную связь посредством куска бумаги, прилепленного к моей двери жевательной резинкой. Он писал:

Я провела все утро, пытаясь найти скрытый смысл в каждом слове записки. Мне надо было знать, что означают слова «Я о тебе думаю» буквально. Думает обо мне как? Вроде «Интересно, где она сейчас?», или «Интересно, любит ли она "Пинк Флойд"» или «Интересно, хороша ли она в постели или как?». Слишком много возможных вариантов. А что значила подпись «потенциально твой»? Как расшифровать ее?

Мне не удалось послушать «Бананафиш» в прошлый четверг, потому что я наводила последний блеск на разгромную статью о «66» в надежде произвести наконец впечатление на Люси Энфилд. Надежда не оправдалась. Она оставила статью без комментариев и дала мне новое задание – сбор фактов для большого материала о бразильской топ-модели. А Корбин – парень из соседней кабинки – поехал брать интервью у Вайана Коэна!

Я пыталась уговорить себя, что нет ничего ужасного в том, что, работая в самом известном в Америке музыкальном журнале, я должна готовить статью о цыпке, которая заявила (цитирую): «Меня просто тошнит, когда музыканты начинают, типа, рассуждать о мировых проблемах. Мне хочется крикнуть им: "Заткнитесь! Идите лучше потанцуйте"».

– Ненавижу свою начальницу, – пожаловалась я Вере за ланчем на скамейке в Бриант-парке в тот самый день, когда Пол оставил мне записку. – Из-за нее все на работе считают меня фанаткой из группы поддержки.

Вера разломила свое печенье и дала мне половинку.

– Почему все на работе считают тебя фанаткой?

– Она сказала им, что я спала с Дутом, чтобы получить эту работу.

Вера не оценила трагизма ситуации. Она только восхитилась:

– Здорово, что ты можешь называть его просто по имени.

Я не стала развивать эту тему. Приближался срок подачи ноябрьского номера, и через полчаса мне надо было возвращаться на работу.

– Не заставляй Майкла бросать группу.

Вера вздохнула так, что взлетела ее челка.

– Это нечестно, Элиза. Мне двадцать семь. Если я не поступлю сейчас, мне будет сорок, когда я получу диплом.

– В браке нужны компромиссы, – глупо возразила я.

– Правильно. Только заметь, пока на компромиссы иду я, – еще раз вздохнула она. – Ты знаешь, что все, что Майкл зарабатывает в ресторане, уходит на группу? Мы живем от зарплаты до зарплаты. Моей зарплаты. Я так больше не могу.

Я не могла с ней спорить. Ситуация была несправедливой для всех. Но ведь можно найти какой-то вариант. Я решила, что это сделаю я.

– Я чувствую, что что-то должно измениться для «Бананафиш».

Я разломала остатки печенья и бросила их на землю. Немедленно налетела стая голубей.

– Элиза, – сказала Вера, – если к тебе подойдет крыса, ты ее тоже накормишь?

– Нет.

– Голуби – это крысы с крыльями.

Лучше бы она этого не говорила. Мне хватало проблем и без летучих крыс.

Вера оглянулась на нью-йоркскую Публичную библиотеку за своей спиной.

– Я подала документы в Колумбийский университет, – сказала она. – Если меня примут, занятия начнутся в январе. Если к тому времени группа не подпишет контракт, Майкл понимает, что ему придется уйти. – Она взглянула мне прямо в глаза. – Я так хочу.

Мне стало смешно. Удивительная фраза – «я так хочу». Вроде и имеешь право, и готова бороться, а на самом деле она просто о том, чего тебе не хватает.

Я задумалась, чего хочу я. Пальцы нащупали в кармане записку Пола, и в желудке образовалась такая пустота, будто я три года ничего не ела. Потом я вспомнила Адама. Я вспоминала все, что хотела получить от него и чего он никогда бы не смог мне дать. И как-то удивительно все свелось к одному детскому и тайному желанию.

– Песню, – сказала я вслух.

– Что?

– Адам не написал для меня песню.

Вера сосредоточенно смотрела на меня, пытаясь определить, насколько я серьезна.

– Он же был ударником, – сказала она наконец. – Ты ведь сама знаешь, что поющий ударник – это катастрофа.

Это правда. Конечно, если забыть «Romantics», Дона Хенли и Фила Коллинза. А еще такие песни, как «Yellow Submarine» и «Love Stinks». Ударникам хватает работы за установкой. Их обычно даже трудно разглядеть. А у поклонников должен быть визуальный контакт с певцом – так получается гораздо сексуальнее. Но я-то говорила не об этом.

– Все сделаю для парня, который напишет мне песню. Как Бет, или Розанне, или Саре. Или Шароне. Неужели я слишком многого хочу? Стать для кого-нибудь Шароной?

– Высоко берешь, – сказала Вера.

Всю неделю я уходила с работы не раньше восьми часов, но после разговора с Верой у меня испортилось настроение, и перспектива провести остаток вечера в пустой квартире наедине со своими мыслями меня пугал.

Я пораньше улизнула с работы, пошла домой и начала переодеваться, когда услышала, как по лестнице грохочет Пол. Через секунду он стоял в дверях моей комнаты. И ухмылялся.

– Ты дома. Наконец-то.

– Я дома? Забавно, учитывая, что ты не спал в своей кровати уже несколько дней.

– Ах, Элиза. Милая Элиза. А ведь я тебе нравлюсь, разве нет?

Наверное, я слаба, когда дело касается музыкантов. А может, я вообще слаба. Но бесполезно отрицать, что я была очарована этим самоуверенным придурком. А поскольку уже давно никем не очаровывалась, ситуация становилась угрожающей.

Пол выглядел как-то странно. И я не сразу поняла почему: он был с ног до головы одет из «Гэп».

– Знаю-знаю, – сказал он. – Сейчас переоденусь и пойдем.

Он опять появился через несколько минут, сияя, как солнце, в брюках от своего зеленого костюма и в желтой майке с надписью «Мой лимузин работает на джазе».

– Мы сегодня в одном цвете. – Он указал на свою футболку, а потом на мою грудь.

– Не поняла.

– Лифчик, – пояснил он. – Просвечивает. Желтый.

Я назвала его уродом, и он довольно засмеялся, как будто этого и добивался.

– Ты любишь азартные игры? – спросил он, открывая и закрывая все кухонные шкафчики и ящики.

– А что?

– Ничего. Можешь просто ответить?

– Я вообще-то никогда…

– Есть! – Он торжествующе помахал в воздухе пятидолларовой бумажкой, найденной под кучей старых ручек, резинок и пластмассовых приборов.

Он начал торопить меня, как только мы вышли на улицу.

– Давай не тормози и двигай ногами. Мы пропустим первую игру.

– Может, поедем на метро?

– Метро? – Это прозвучало, как будто я пригласила его прогуляться по аду. – Я не поеду ни на чем, что движется под землей. Я проведу там вполне достаточно времени, когда помру.