Всюду третий лишний

В то лето, когда мама от нас ушла, я провалил экзамены «12+» [10]и вместо того, чтобы с осени продолжать учебу в классической гимназии в Эйлсбери, как предполагал отец, пошел в среднюю школу «Грандж» в том же Эйлсбери. Папа, когда мы говорили с ним о моем провале, всегда смотрел на меня с какой-то подозрительностью, полагая, что я специально завалил экзамены, чтобы оказаться в той же школе, что и Дэнни, так как тот был зачислен в нее одновременно со мной, поскольку в прошлом году, когда он учился в общеобразовательной школе в Астон-Клинтоне, остался на второй год из-за «скверного чтения».

Именно в «Грандже» я и встретился с Карлосом. Мать Карлоса была испанкой, и он, приехав в Англию из Мадрида, отучился последний год в начальной школе. Своими черными как смоль волосами, смуглым цветом лица и тем, что он произносил «Дж» как «Хэ» («Хэймс Бонд, агент 007, всегда был моим любимым героем»), он выделялся на общем фоне школы в Эйлсбери, как нечто диковинное. Впервые увидев его, обутым в какие-то дурацкие башмаки, мы, как и все ребята, стали за глаза называть его Мануэлем. [11]А потом, уже на второй неделе занятий, он вдруг ни с того ни с сего дал Дэнни ногой по заду.

– Мануэль, это ты дал мне поджопник?

– Да.

– А почему?

– Да просто так. Может, поиграем в футбол?

Так мы стали друзьями – сначала поджопник, а потом вся несуразная, привезенная из Испании одежда слетала с Карлоса со скоростью пуль, вылетающих из дула пулемета, и начиналась игра, продолжающаяся всю большую перемену. Кстати сказать, привычку время от времени угощать нас поджопниками Карлос сохранил и по сию пору. В первый триместр учебного года мы занимались тем же, чем и все остальные школьники: менялись стакерами на переменах; за обедом спорили на сладкое; во время уроков поливали друг друга чернилами; забирались друг к другу в кабинки в лингафонной лаборатории, чтобы подурачить мсье Трюдо, преподававшего нам французский; а в оставшееся время мы или обсуждали футбольные новости, или играли в футбол. На Дэнни производили большое впечатление ловкость и быстрота, с которыми Карлос, обводя игроков противника, устремлялся вперед, а я, помнится, страшно гордился тем, что у меня есть друг, бывавший на стадионе «Бернабо». [12]Я и Дэнни тайно от всех стали учить Карлоса правильно говорить по-английски, именно мы предотвратили его побег из школы, когда он ни как не мог понять, что такое число «пи».Все это, я уверен, еще больше укрепило нашу дружбу.

– «Пи» – это сокращенно пирог?

– Да нет, Карлос, «пи» – это математический символ, связанный с кругом.

– А если пирог, то какой – яблочный, мясной? – задумчиво, как бы не слыша наших доводов, вслух размышлял Карлос.

– Да нет же, Карлос, это не пирог. Помнишь, на прошлой неделе мы разбирали символ «эта»?

– Кот-л-ета.

– Да нет же, Карлос, ну при чем тут котлета? Почему ты всегда думаешь только о еде? Карлос, куда ты?… Мистер Эйрис, мистер Эй-рис, Карлос снова хочет сбежать.

Между мной и Дэнни не возникало чувства ревности из-за того, что Карлос внезапно вторгся в наш двойственный мужской союз, потому что он по-своему понимал свое место и свою роль. Ведь мы-то были братьями, а он был чужаком по прозвищу Мануэль.

С третьего года мы начали изучать итальянский язык с учительницей миссис Гренли; буквально с первого урока у нас появилось желание прилеплять окончание «о» к некоторым словам, среди которых самым приятным для слуха было «Уже полчетвертого. Время идти по домо». Иногда Карлос, впадая в шкодливое настроение, пользовался этим шутливым лингвистическим приемом, пытаясь вбить клин между мной и Дэнни.

–  Unofriendos? [13]– спрашивал он Дэнни или меня, склонившись с одним из нас над кульком с конфетами или обнаружив в пакете с чипсами лишний мешочек соли, что приводило его в неописуемый восторг.

–  No, duo, [14]– жестко и решительно обрывали мы, грозя ему пальцем, и Карлос никогда не спорил и не возражал, и только его нижняя губа слегка дергалась, что обычно являлось свидетельством лицемерного сожаления по поводу не совсем корректного поведения.

К концу третьего года вокруг нашей троицы сформировалась небольшая, но устойчивая группа ребят. Она не была обычной подростковой компанией, и, возможно, если вдуматься, наша коллекция покалеченных медведей имела с ней много схожего. Наша группа была как бы копией группы, выведенной в «Героях Келли», [15]но действующей на игровой площадке, вернее, той ее части, которая по общему молчаливому согласию была отдана в распоряжение школьных изгоев. Саймон был глух на одно ухо из-за того, что в последний год учебы в предыдущей школе кто-то, с кем он не поладил, бросил в него французскую хлопушку-шутиху. Родители Роджера были религиозны, и, что еще хуже, ему никогда не разрешалось смотреть ни вестернов, ни полицейских сериалов. Роберт родился недоношенным, да еще с желтухой, и его физическое развитие было настолько заторможенным, что к шестнадцати годам у него не было ни единой волосинки на лобке, а тощее как макаронина тело подходило разве что десятилетнему ребенку. И, наконец, еще одна примечательная личность в нашей компании – Фрейзер Добб, или «Вздернутый стручок» – этим прозвищем, которое намертво прилипло к нему, он получил за то, что однажды в душевой для мальчиков у него непроизвольно случилась эрекция.

По нам одним ведомым причинам мы никогда не стремились проникнуть ни в одну из крутых групп, существовавших в школе. Карлос был испанцем. Он все еще говорил с легким акцентом, и всякий раз, когда он приближался к ним настолько, что вот-вот мог бы быть принятым за стоящего парня, по второму каналу Би-би-си начинали крутить «Башни Фолти», [16]и ему не оставалось ничего другого, как снова отступить на задний план. Для Дэнни период полового созревания, совпавший с четвертым годом учебы в этой школе, был сопряжен с такими внутренними терзаниями, которые он с трудом выдержал. Всякий раз, когда при нем кто-либо упоминал в разговоре о девственности, растлении малолетних или гомосексуализме, он тяжело и мучительно краснел.

Что касается меня, то на третьем году учебы обнаружилось, что моему здоровью и общему состоянию угрожало неизлечимое заболевание, выражающееся в редко встречающемся нарушении мышечной координации, известном в медицине под названием синдрома Пшена – Барре, сделавшее мои конечности мягкими и дряблыми, по причине чего Дэнни в течение трех недель должен был возить меня по школе в инвалидной коляске. Всякий раз, когда я появлялся на уроке с опозданием, находился кто-либо, готовый протянуть мне руку помощи, и возглашавший на весь класс:

– Мисс, у него брали пункцию.

В последние годы в школе, несмотря на то что среди нас не было ни отчаянных зубрил, ни отъявленных нарушителей дисциплины и порядка, наши родители, ученики младших классов, а подчас и учителя относились к нашей группе с неприязнью и даже с некоторым презрением. Изменить сложившееся отношение к нам не смог и Саймон Скелетон, слывший школьным записным остряком; он первым подметил, что все мы низкорослые и все с физическими изъянами, а поэтому дал нашей компании прозвище «Белоснежка и семь гномов» (Дэнни, у которого была чистая белая кожа, был удостоен сомнительной чести именоваться Белоснежкой).

Все это не сильно трогало нас. Мы-то сами, как мне казалось, считали себя настолько другими, настолько отличными от тех, кто почитал себя крутыми, что нас можно было бы принять за крутых, только в ином смысле. Именно так мы и воспринимали ситуацию.