Модельерша

— А тебе, между прочим, уже пора. — Я закурила, перебросив трубку из правой в левую руку. Трубка была влажной от моих пальцев.

— Ты думаешь? — Она не обиделась.

— Будешь как Наина!

— Наина? Это у Пушкина?

— Да.

— Ведьма какая-то старая?

— Ну, что дальше, рассказывай! — Я уже была не рада, что ее отвлекла.

— Дальше? Дальше, что же дальше?.. — Кажется, она почему-то расстроилась. — Они ушли. Они вообще, по-моему, решили, что мы с Игорем совсем не знакомы.

— Почему?

— Я стала мяться — Игорь, кто это, кажется, охотник, или нет, художник, они переглянулись растерянно — и откланялись. И мне, знаешь, теперь жаль, что так получилось, такой мужик зашибенный, а главное, у него лицо — асимметричное…

Вечером я поехала к Игорю. Ирка говорила, что у него есть Фрейд, а мне как раз он просто необходим. Игорь оказался дома — и один.

* * *

Кстати, я так и предполагала, что она поедет к нему в этот же вечер. Законы женского царства изучить несложно. Я чувствовала почему-то вину перед мужчиной и женщиной, приходившими ко мне. Игорь, сказала я, это мужчина, с которым мы, кажется, виделись вчера? мы пробыли у него с подругой в гостях так с часок.

Их лица надо было видеть. А я — лгала. Нет, я не исказила факты, но умолчала — о чувстве.

Ведь я любила его ровно полтора часа! Полчаса до знакомства с ним любила я его тихий подъезд, старика с меловыми бровями и коричневой палкой, на которую он опирался выцветшими ладонями, и внука старика — Кольку, не виденного мной ни разу, я любила собаку Пальму, дремавшую на балконе, и привычку Игоря закрывать от случайных подружек дверь во вторую комнату на ключ, и подружку его в прозрачных шароварчиках, исчезнувшую Джинной из волшебной лампы, я любила тоже. Я вошла случайно в его жизнь и почувствовала ее как еще одну возможность своей жизни, а поскольку сразу, едва увидела его, поняла, что все равно отвечу ему отказом, к любви-предощущению прибавился тонкий аромат близкой потери, сладкая грусть невозможного, тихий и нежный отсвет чужого навеки окна… Так в лесу, собирая грибы, увидишь вдруг незнакомую тропинку и так захочется свернуть на нее, но уже поздно, уже пора домой и, зная, что сейчас, именно сейчас, ты потеряешь эту случайную тропку навсегда среди тысячи других малознакомых и чужих дорог, дорожек и тропинок, ты с грустью глянешь на нее и полюбишь за то, что никогда не увидишь, куда бы она тебя привела. А ступи на нее, и через каких-нибудь два часа уткнется она в гнилой забор старого загона, где понурый стоит жеребец, отгоняя надоевшую муху.

В тот миг, когда, обернувшись, встретила я твердый взгляд его серо-зеленых глаз, я прочитала в них сжатую до вспышки повесть нашей возможной семейной жизни: его ревность и склонность мучить, его неосуществленные притязания к обществу, к которому он презрительно повернулся спиной, его бессмысленные бабочки-однодневки, выпархивающие в жизнь только затем, чтобы загореться и обгореть, а потом долго-долго встряхивать лохмотьями черных крылышек.

Но как не хочется знать, что и эта тропинка тупиковая! Как хочется верить, что выведет она к чудесной поляне или, в случае самом обыкновенном, к одинокому домику лесника. Как хочется вечно любить тайну его жизни, словно страницу книги, вырванную кем-то, испепеленную пламенем или унесенную бурей, и со сладкой мукой предполагать, что именно на ней было начертано рукой судьбы нечто самое прекрасное.

* * *

…Над столиком в его комнате я тогда увидела портрет яркой блондинки с карминно-красными губами, и догадалась, что сфотографированная женщина — мать Игоря, о которой Ирина мне говорила раньше. Вроде, она была любовницей какого-то известного актера, то ли Басова, то ли Рыбникова, то ли какого другого (я путаю их фамилии и кинематографические эпохи) и вообще, пользовалась сомнительной репутацией. Наталья, курсировавшая по квартире как следователь, приостановилась и вперилась в портрет.

— Я не хочу, чтобы у меня дома был вулкан страстей, — сказала она.

— А как же угрюмый, тусклый огонь желанья? — Я удивилась. Еще вчера в кафе Наталья вспоминала Тютчева с восхищением.

— Кому что.

— Нет, я как раз и хочу — только страсти!

— Иллюзия, — Наталья возобновила плетение шагов, — когда лиса догоняет зайца, она, наверное, тоже испытывает страсть, то есть страстное желание его догнать, а, когда она его съедает, любви ее нет предела.

— Ты — какая-то скучная.

— Ты угадала! — Наталья почему-то моим словам обрадовалась. — Я для всех скучная, и мне приходится… — Она замолчала и глянула одним из своих непонятных взглядов: то ли вдаль, то ли вглубь себя. У меня холодело в груди, когда порой она смотрела как бы сквозь меня.

Через две недели Игорь уезжал на охоту. Я провожала его в аэропорту. Его кожаная спина, рассекающая толпу пассажиров, показалась мне почти родной. Отчего? Но — спина очень мужественная, это факт.

— Я привезу тебе шкурок, — пообещал он, криво усмехнувшись, — зашибем тебе отменную доху! — Вдруг он резко к кому-то обернулся.

— Эй, мужик, на пару слов! Дело есть.

Я испугалась, увидев физиономию подошедшего. Ну и братва в команде Игоря!

— Знакомого вот повстречал, — объяснил он, лениво приобнимая мои плечи, и на меня пахнуло душной кожей его пальто.

— Тебе — песцов, а мне, — он хрипловато засмеялся, — похоронить мечту.

Мужик выжидательно глядел на него.

— Ладно, беги.

— Наталье привет передать? — спросила я тихо.

— Я же тебе все сказал, малышка моя непонятливая, — Игорь потрепал меня по щеке, — а теперь беги.

Я встретилась с его знакомыми глазами — точно два остромордых зверя настороженно глянули из его зрачков.

Игорь улетел. Дня через два я позвонила Наталье. Она была явно не в духе, но все-таки зайти пригласила. И я зашла. Ее-то ведь в гости не вытянешь. Она вообще, по-моему, способна годами не выползать из своей квартиры, было бы только что поесть. Можно, пожалуй, заинтересовать ее каким-нибудь знакомством, но и то обычно она будет собираться как вор на ярмарку, сомневаясь — идти или не идти. В характере ее, честное слово, есть что-то паучье: выглянет, заметит мушку, спрячется и плетет, плетет свою паутину.

Боже мой! Теперь, все вспоминая, я порой ужасаюсь, ну, как, как я могла связаться с таким психопатом! Достаточно бабу его было увидеть — в ее прозрачных штанах — и все уже умной женщине стало бы понятно. Но я люблю его. Люблю. Несмотря на его страшный характер, на его сомнительных друзей, на его шлюх! Наверное, это и есть моя жизнь.

…У Натальи на диване валялась какая-то книжка, на столе газеты, на полках лежала пыль. Сама она вытянулась на диване, скрестив на его спинке долгие ноги в старых джинсах, да и серый свитерок тоже не новый, у меня, кстати, недавно был такой, я его продала Ирке всего за ничего, да и то Ирка возникала, что, мол, сестра и продаю, не могу подарить, я ей тогда популярно объяснила, что у нее Шурик, бэби и скоро будет посудомоечная машина, а у меня шиш в кармане. Да, цепочка с Буддой на свитерке вызвала у меня раздражение. Всегда Наталья выпендривается, если не сказать погрубее. Даже дома она подкрашивала ресницы и чуть-чуть подводила глаза. Но сейчас у нее и тушь размазалась. Вот, моя Иришка, моя мать правильно говорит, родилась настоящей женщиной: главное для нее, как бы она ни отрекалась, ее Шурик. Она трясется, как бы его кто из стойла не увел, и считает необходимым, страхуясь, каждый день, да еще несколько раз! — провоцировать его на выполнение "супружеского долга". Я сразу все просекла, хоть она мне и жаловалась, ты знаешь, Ольга, как мучительно, сил просто нет, какой он приставучий! Я ей говорю — так не маячь перед ним как на конкурсе красоты, оденься нормально, он и уставится в ящик, а не на тебя, она, закривлявшись сразу — ну что ты мне говоришь, я заторопилась открывать, не успела халат накинуть. И он, как зверь, сразу меня в постель. А ходишь в одних джинсах и с голой грудью зачем? Ой, ты дура, что ли, не понимаешь, от плиты жарко! попрыгай-ка возле нее, как я. Помню, я у них пару ночей спала: мой папашка все по расписанию делает, как намечено у него первого января каждого года, вот, у него по расписанию была травля тараканов, хотя ни одного у нас усатого не было! но надо так надо, он все залил, как мы с мамашкой его ни отговаривали, и я пришла спать к Ирке. Только стала задремывать, разбудил меня ее шепот: "Шурик, слышишь, кто-то скребется, помнишь, к Петровым вор залез, бриллианты увел?" Это она так Шурика на сексушку провоцировала. Хитроумная коза. Если она перед ним встанет, то локотки свои острые в край стола упрет, спинку подковкой изогнет, Шурик — раз и попался. Я не видела, но отчетливо представляю как все это дело у них получается. Иришка мне понятна, но я ее не осуждаю: баба есть баба, ее удел — гнездо, а задача основная — накормить детей, а значит, удержать рядом с собой самца. Самка капы, одним словом. Ирка меня задолбала просьбой отовсюду привозить красные трусики, они, видите ли, на Шурика действуют, как красная тряпка на быка. Да, баба есть баба. Кстати, и Катька такая же. То-то они и сдружились. Только Катька не очень удачливая. Мать ее тоже родила, вроде, одна, без мужа, был, конечно, какой-то залетный грач, птица весенняя, и сгинул… Нас-то с Иришкой еще наша бабка учила: для мужчины, девочки мои, нет худшего оскорбления, чем равнодушие или отвращение к его мужским достоинствам; не нравится он вам по ночам, противен; ан — терпите, терпите и притворяйтесь. Я, говорит, с дедом вашим всю нашу совместную жизнь притворялась, он так ничего и не понял; об одном молилась, чтобы скорее уж он совсем бессильным стал, и, слава тебе, Господи, услышаны были мои молитвы — раненько дед перестал меня любовью беспокоить…