Привет, Джули!

— Я? А тебе все равно?

— Пэтси, не в этом дело. Мне не нравится, что мой сын — трус!

— Но учить его лгать?

— Отлично. Брайс, тогда просто выброси их. Но отныне я хочу, чтобы у тебя всегда был такой взгляд, будто внутри тебя живет тигр. Ты слышишь меня?

— Да, сэр.

— Ладно, на этом и закончим.

И следующие восемь дней все было тихо. Но однажды, в семь часов утра, Джули снова появилась на нашем крыльце с коробкой яиц в руках.

— Привет, Брайс! Держи.

Я постарался выпустить на волю тигра и отказаться, но она выглядела такой счастливой, что тигр быстро превратился в мурлычущего котенка. Джули протянула мне коробку. Я поспешил выбросить яйца прежде, чем папа спустится завтракать.

Это тянулось два года. Два года! Дошло до того, что это стало моим настоящим утренним ритуалом. Я высматривал Джули, чтобы не дать ей времени позвонить в дверь, и сразу же выбрасывал яйца, пока папа не увидел их.

Но однажды я сплоховал. Какое-то время после того, как спилили ее любимый платан, Джули не показывалась, но вот однажды утром она снова оказалась у нашей двери с коробкой яиц. Я взял их, как обычно, и, как обычно, пошел выбрасывать.

Но мусорное ведро на кухне было переполнено, гак что я положил коробку с яйцами на самый верх, вытащил ведро и пошел выбрасывать мусор в большой контейнер у гаража.

И угадайте, кто как статуя замер у моего крыльца?

Яичная королева. Я чуть не уронил ведро.

— Почему ты до сих пор здесь? — поинтересовался я.

— Я... я не знаю. Я вот тут... подумала.

— О чем? — Я был в отчаянии. Мне нужно было добраться до контейнера до того, как Джули увидит свою коробку.

Джули смущенно отвела взгляд. Джули Бейкер смущена? Не думал, что такое возможно.

Впрочем, все равно. Сбоку в ведре торчал журнал, и я поспешил накрыть им яйца. Затем я собрался совершить рывок к мусорному контейнеру, но Джули загородила мне дорогу. Серьезно. Она встала прямо передо мной и вытянула руки так, как это делают вратари в ожидании мяча.

Я попытался обойти ее, но Джули не позволила.

— Что случилось? — спросила она. — Они разбились?

Отлично. И как я об этом не подумал?

— Да, Джули, — ответил я. — Мне очень жаль. — Но мысленно молил Бога помочь мне наконец выбросить мусор.

Только Бог, должно быть, спал. Джули стащила журнал с коробки с яйцами и убедилась, что они все целехонькие. Даже трещин не было.

Она застыла с коробкой в руках, пока я выбрасывал остальной мусор.

— Почему ты хотел их выбросить? — чужим голосом спросила Джули. Голосом тихим и срывающимся.

В общем, я рассказал ей про угрозу сальмонеллы из-за грязи на ее заднем дворе и сказал, что мы просто не хотели ранить ее чувства. Я повернул все так, будто мы были абсолютно правы, а она ошибалась, но чувствовал себя при этом последним мерзавцем. Полным, законченным мерзавцем.

Тогда Джули сказала мне, что другие соседи покупают у нее яйца. Покупают. И пока я переваривал эту невероятную новость, в голове Джули работал встроенный калькулятор.

— Ты понимаешь, что, я могла бы заработать на этих яйцах больше сотни долларов?

А потом она залилась слезами и убежала.

Сколько я ни пытался убедить себя, что не просил ее дарить нам эти яйца — я же не говорил, что они нам нужны, или они нам нравятся, или мы их хотим, — факт оставался фактом, я до этого ни разу не видел, чтобы Джули плакала. Ни когда она сломала руку на физкультуре, ни когда ее дразнили в школе. Даже когда срубили ее платан. Я почти уверен, что она плакала, но сам я этого не видел. Для меня Джули Бейкер всегда была слишком крутой, чтобы плакать.

Я пошел собираться в школу, чувствуя себя последним придурком на планете. Я тайком от нее и от отца целых два года выбрасывал яйца — и как это меня характеризует? Почему я просто не сказал ей: «Нет, спасибо, мы их не любим, они нам не нужны... Можешь отдать их змее». Или что-то в этом роде.

Действительно ли я боялся ранить ее чувства?

Или я боялся ее?

Яйца

Когда срубили платан, все стало разваливаться. Чэмп умер. А потом я узнала про яйца. Я знала, что Чэмп был уже очень стар, и хотя я все еще скучаю по нему, с его смертью мне было смириться легче, чем с правдой о яйцах. В историю с яйцами я до сих пор поверить не могу.

В нашем случае яйца были раньше кур, но еще раньше была собака. Как-то вечером, когда мне было лет шесть, папа вернулся с работы со взрослой собакой, сидевшей в кузове его пикапа. Кто-то сбил ее на перекрестке, и папа остановился посмотреть, жива ли она. Собака почти не пострадала, но была жутко худой и без ошейника.

— Голодная и насмерть перепуганная, — так он сказала маме. — Кто же смог вот так бросить свою собаку?

Вся семья собралась на крыльце, и я с трудом сдерживала себя. Собака! Чудесная собака! Сейчас я понимаю, что Чэмп никогда не был особенно красивым, но когда тебе шесть лет, любая собака — даже самая облезлая — кажется прекрасной.

Моим братьям собака тоже очень понравилась, но вот по маминому лицу я поняла, что она не горит желанием заводить домашнее животное. Она выразилась просто:

— У нас нет места для собаки.

— Трина, — сказал папа, — тут дело не в том, чтобы завести собаку, а в сострадании.

— Так ты не собираешься уговаривать меня оставить... это животное?

— И в мыслях не было.

— Так, и чего же ты хочешь?

— Давай вымоем ее, покормим, а потом, может быть, повесим объявление и найдем ей дом.

Мама внимательно посмотрела на него.

— Никаких «может быть».

Братья расстроились:

— Мы не оставим собачку?

— Нет.

— Но, ма-ам, — застонали они.

— Здесь не о чем говорить, — отрезала мама. — Мы его вымоем, покормим, а потом повесим объявление.

Папа обнял за плечи Мэтта и Майка.

— Когда-нибудь, ребята, мы купим вам щенка.

Но мама на это ответила:

— Только в том случае, если вы начнете убираться у себя в комнате, мальчики!

К концу недели собаку назвали Чэмпом. А к концу следующей недели он перебрался с заднего двора на кухню. И вскоре он уже бегал по всему дому. Никто не хотел заводить уже взрослую, радостно гавкающую собаку. Никто, кроме четырех пятых семьи Бейкер.

Потом мама стала замечать запах. Мы тоже чувствовали его, но когда мама заявила, что это из-за Чэмпа, мы дружно не согласились. Она так часто заставляла нас мыть его, что от Чэмпа запах просто не мог исходить. Мы по очереди понюхали его, и он замечательно пах цветочным шампунем.

Лично мне казалось, что это Мэтт и Майк редко моются, но понюхать их я не решалась. И поскольку причины запаха оставались тайной, мы прозвали его «Таинственным Запахом». За ужином только об этом и говорили, от чего мои браться были в диком восторге, а вот мама — нет.

Но однажды мама все поняла. И если бы не папа, она бы точно убила Чэмпа.

Мама была в ярости.

— Я же говорила, что это он. Таинственный Запах исходит от Таинственного Зассанца! Ты это видел? Ты эго видел? Он только что написал на ножку стола!

Папа взял бумажные полотенца и пошел туда, где только что стоял Чэмп.

— Где? Где это?

По ножке стекали три капли.

— Вот, — сказала мама, указывая дрожащим пальцем на мокрое место. — Вот!

Папа все вытер, потом осмотрел ковер и констатировал:

— Да тут и было-то всего несколько капель.

— Вот именно! — воскликнула мама, уперев руки в бока. — Поэтому я никогда ничего не находила. Теперь эта псина будет жить во дворе. Слышите меня? Чтоб я его больше в доме не видела!

— А как насчет гаража? — спросила я. — Можно ему там спать?

— Чтобы он и там все описал? Нет!

Майк и Мэтт радостно улыбались друг другу.

— «Таинственный Зассанец!» Отличное название для группы!

— Да-а! Круто!

— Группы? — спросила мама. — Минутку, какой еще группы?

Но ребята уже унеслись к себе в комнату, обсуждая возможную символику.