Жизни, не похожие на мою

О последней ночи в Коломбо у меня сохранились бессвязные, отрывочные воспоминания. Сначала кремацию хотели провести по буддийскому обычаю, но потом от этой идеи отказались, и обряд провели наспех, без посторонних лиц, после чего не оставалось ничего другого кроме как напиться и убраться восвояси. Конечно, следовало бы задержаться еще на один день, постараться сделать все, как следует, но в этом уже не было никакого смысла, впрочем, ничто уже не имело смысла, ничто не могло получиться, как следует. А потому нужно было заканчивать здесь все дела, просто обрубать концы, пусть даже это звучит не совсем прилично. В аэропорт мы приехали ранним утром. Жером выглядел, как пьяный панк. Своим внешним видом, налитыми кровью глазами и бессмысленной ухмылкой он бросал вызов другим пассажирам и на их критические замечания рявкал: «Моя дочь погибла, придурок, тебе это понятно?»

Однако один эпизод я хорошо запомнил. Когда мы прибыли в центр «Альянс франсез», нам предложили принять душ. Не припомню, чтобы в предыдущие дни в отеле «Эва Ланка» были перебои с водоснабжением. Да, позади осталась долгая и утомительная поездка, но не более того, тем не менее, мы чувствовали себя так, словно три месяца провели в пустыне без воды и мыла. Мы с Элен вошли в душевую вместе, после детей, и долго стояли лицом к лицу под тонкой струйкой воды, остро чувствуя свою беззащитность и уязвимость. Я смотрел на великолепное тело Элен и замечал на нем следы перенесенных тягот и усталости. Во мне пробуждалось не желание, а пронзительная жалость, потребность заботиться о ней, защищать и оберегать, насколько хватит моих сил. Меня не покидала дурацкая мысль: а ведь она тоже могла погибнуть… Боже, как она мне дорога! Я буду любить ее всегда, даже тогда, когда она состарится и ее тело потеряет упругость, станет дряблым и морщинистым. Вот тут-то нас захлестнуло осознание того, что происходило последние пять дней и заканчивалось именно в этот момент, словно открылся какой-то клапан, и на нас обрушился могучий поток чувств, в котором смешались печаль, облегчение, любовь. Я обнял Элен и сказал: «Не хочу даже думать о расставании, никогда». Она ответила: «И я тоже».

~~~

Квартиру, где мы живем сегодня, я нашел спустя две недели после нашего возвращения в Париж. Через несколько дней, заключив договор аренды, мы наняли мастера-отделочника, поляка, чтобы он освежил стены и сделал ремонт на кухне. Мы осматривали помещения и обсуждали объем работ, когда зазвонил мобильник Элен. Она ответила на звонок, какое-то время молча слушала своего собеседника, потом ушла в соседнюю комнату. Когда мы с поляком присоединились к ней, у Элен были полные глаза слез, подбородок мелко дрожал. Оказалось, звонил ее отец и сообщил, что у Жюльет снова обнаружили рак. Снова, потому что такой диагноз ей уже ставили, когда она была девушкой-подростком. Я знал об этом. А что еще мне было известно о сестре Элен? Пожалуй, только то, что она ходила на костылях, была судьей и жила в маленькой деревушке под Вьеном в департаменте Изер. Элен редко виделась с сестрой, хотя очень любила ее. Их жизни не имели ничего общего, и всегда находилось какое-то срочное дело, срывавшее поездку к Жюльет в глухую провинцию. Иногда Элен рассказывала мне о сестре, и в ее словах чувствовались нежность и даже восхищение. Перед самыми рождественскими каникулами у Жюльет случилась эмболия легочной артерии, Элен очень переживала по этому поводу, но цунами смыло ее тревогу вместе со всей нашей прежней жизнью. После возвращения с острова о болезни сестры мы больше не вспоминали, и вот на тебе: у нее снова рак. На этот раз рак груди с метастазами в легких.

В один из уикендов февраля — перед тем, как Жюльет начала курс химиотерапии — мы отправились навестить ее. Зная, что в результате лечения она лишится волос, Жюльет попросила Элен купить ей парик. В поисках самого лучшего Элен обежала все специализированные магазины. Кроме того, она купила платья своим трем племянницам. Вообще, всем, что имело отношение к элегантности, изысканности и изяществу, в семье заправляла Элен. Понятно, что ни Жюльет, ни ее муж, проживавшие в современном типовом коттедже в безликой деревушке, тягаться с ней в этих вопросах не могли. Я увидел молодую исхудавшую женщину, прикованную к креслу, ее спокойного симпатичного супруга и трех очаровательных маленьких девочек. Старшая — ей исполнилось семь лет — удивительно уверенными для своего возраста штрихами старательно рисовала в альбомах принцесс в диадемах и парадных платьях. С не меньшей серьезностью она занималась танцами, и я ее рассмешил своими неловкими антраша под музыку из «Лебединого озера». Если не считать этого легкого дурачества при знакомстве, я испытывал некое смущение и не участвовал в разговоре, тем более, что Жюльет быстро уставала и беседа становилась все более вялой и натянутой. Зимой темнеет быстро, и в доме зажгли свет, не смотря на то, что до вечера было еще далеко. По своему обыкновению я подошел к книжным полкам небольшой домашней библиотеки. Она состояла, главным образом, из учебных пособий, детских альбомов, популярных изданий по юриспруденции и медицинской этике и нескольких романов из числа тех, что покупают, отправляясь в поездку, чтоб скоротать время. Среди этих скучных, на мой взгляд, изданий, я вдруг наткнулся на книгу, выпадавшую из общего ряда. Это была повесть моей любимой писательницы Беатрис Бек, и называлась она «Еще дальше, но куда?» Перелистывая страницы, я наткнулся на фразу, которая рассмешила меня, и я прочитал ее вслух: «Гость всегда доставляет удовольствие, если не приходом, то уж точно своим уходом».

Жюльет дала понять, что нам не стоит торопиться с повторным визитом: ей потребуется какое-то время на восстановление после химиотерапии. В течение двух последующих месяцев сестры общались только по телефону. Жюльет по своей натуре предпочитала успокаивать близких, а не тревожить их, поэтому новости, приходившие от нее, не вызывали особого доверия. По ее словам, врачи высказывались оптимистично: сочетание химиотерапии и недавнего лечения герцептином, похоже, заставило болезнь отступить. Но речь шла о временном отступлении болезни, а не об излечении, так что даже в случае продолжительной ремиссии Жюльет могла строить планы на жизнь, исходя именно из ее сроков. На предложения Элен навестить ее, Жюльет отвечала, что стоит немного подождать: скоро потеплеет и можно будет посидеть в саду, кроме того, она пока еще слишком слаба. Эти разговоры разрывали Элен сердце. В каком-то ошеломлении она говорила мне: моя сестричка скоро умрет. Через полгода, год, но это произойдет, наверняка. Я обнимал Элен, брал ее лицо в свои ладони и успокаивал: я здесь, я с тобой, и это была правда. Немногим больше года тому назад я сам едва не потерял старшую сестру, а задолго до этого и младшую. Воспоминания о тех ужасных моментах помогали мне разделять чувства Элен, быть ближе к ней. Но это происходило только тогда, когда она говорила мне о своем горе, или когда я видел ее плачущей, а так, по правде говоря, я почти не думал о судьбе Жюльет. Если не считать этой проблемы, мы жили весело. Чтобы отметить новоселье, мы устроили большой праздник, и даже спустя несколько недель наши друзья не переставали повторять, что не припомнят, когда так веселились в последний раз. Я гордился красотой Элен, ее ироничностью и снисходительностью, мне нравилась ее легкая меланхолия, тем паче, что она не внушала тревоги. Фильм, снятый мною прошлым летом, планировалось представить на Каннском фестивале. Я ощущал себя блестящей, важной фигурой. Конечно, мне было жаль больную раком свояченицу-провинциалку, но сейчас она была так далеко… Ее угасавшая жизнь не имела ничего общего с моей собственной: передо мной открывались все двери, разворачивались грандиозные перспективы. Но больше всего меня раздражало то, что состояние сестры заметно угнетало Элен, и это мешало мне — не очень сильно, честно говоря, — полностью выплеснуть наружу ту потрясающую эйфорию, во власти которой я пребывал с начала весны.