Земная оболочка

— Запомнил. Он сказал мне, что тебе всегда хотелось иметь этот дом.

Роб улыбнулся: — Вот уж нет. Для меня этот пыльный ковер значит куда больше. (Он указал на половик, лежавший у них под ногами.) На что, спрашивается, мне дом, годный только на дрова, загаженный неграми, и все эти деревья?.. — Он успел многое повидать после их утреннего разговора с Грейнджером, пока они ехали прохладным лесом — теперь его собственностью, — отчего ему захотелось навсегда обосноваться в Ричмонде, а то и подальше.

Но Кеннерли ответил: — Ты б там время мог убивать. Он для того тебе его и оставил. Выдвори арендатора, подправь дом, перевези к весне Рейчел и займитесь с Грейнджером земледелием. Заодно и за матерью приглядишь. Она вправе рассчитывать на что-то лучшее после двадцати с лишним лет забот и страхов. И захочет, чтобы ты был поближе к ней.

— Вряд ли, — сказал Роб.

— Во всяком случае, ты будешь ей нужен.

Роб взглянул на своего деда — багровое, от натужного желания еще немного пожить, лицо побледнело, и в свои первые минуты вечного покоя он светился, как фарфоровая чашка при дневном свете. Кто бросит сейчас в него камень? Роб подумал, что он смог бы. — Допускаю, — сказал он. — Но она скоро поймет, что поздно спохватилась.

По лицу Кеннерли было видно, что он отлично смекнул, в чем суть этих слов, однако догадку быстро припрятал — на будущее. И не проронил ни слова. Повернулся от Роба к мертвому, уже холодному отцу и, не задержавшись ни на секунду, чтобы всмотреться в его черты, постараться запечатлеть их в памяти, нагнулся и поцеловал в высокий лоб. После чего вышел из комнаты.

До Роба донеслись слова Рины, встретившей его в коридоре. — Ева прилегла, — сказала она. — Она оденет его, как только соберется с силами. А ты возьми на себя все хлопоты по похоронам, извести всех.

— Еву это устраивает?

— Это ее распоряжение.

— В таком случае ладно. — И он пошел по направлению к кухне.

Рина спросила: — А где Роб?

Кеннерли остановился. — Только что был в комнате у отца, но, может, уже ушел. Он уже подумывает об отъезде. Вечный странник!

— Тише ты, — сказала Рина и двинулась к спальне.

Воспользовавшись последним моментом наедине с дедом, Роб тоже нагнулся к затвердевшему, как гипс, лицу и поцеловал холодные губы. Скорее всего, в знак благодарности — этот человек освободил его не смертью, а жизнью: двадцать пять лет держал на голодном пайке бедного ребенка, пока не выжил его из дому, не заставил искать утоления в другом месте и обрести таким образом свободу. Роб наконец-то увидел это.

Рина ничего не видела и ничего не слышала.

4

Она подошла к нему вплотную и взяла за руку — они до сих пор даже толком не поздоровались. — Не надо было мне вытаскивать тебя сюда, — сказала она. — Извини, пожалуйста. Я думала, он обрадуется тебе. Ничто больше его не трогало. С трех часов утра он никого не узнавал, ничего не видел.

Роб сказал: — Он узнал маму.

Рина внимательно посмотрела на отца. — Пусть она думает, что узнал, пусть себе думает. На самом деле это просто сокращение мышц в момент умирания. Разве ты никогда не видел, как умирают животные? Это ведь происходит не сразу.

— Где мама? — спросил Роб.

Рина указала на потолок. — Я отправила ее наверх. Через десять минут здесь начнется бедлам. Кейт Таррингтон уже трубит сбор… а я еще вчера испекла глазированный торт. До вечера поступит еще шесть таких же, сам знаешь. Я уже больше никогда не смогу есть его. Со дня маминой смерти не прикоснулась к грудинке. — Она потянула Роба за руку и, указав на дверь, прошептала: — Мне нужно сказать тебе пару слов, — быстро провела его по коридору в прежнюю гостиную, где уже двадцать лет стояла Евина кровать, и притворила за собой дверь. Когда они, ступая по потертому розовому ковру, дошли до середины комнаты, она сказала твердо, но очень тихо, почти шепотом: — Запомни одну вещь и не забывай ее ни на секунду, пока идет это представление. Ты — единственная надежда всей этой компании, и уж я присмотрю, чтобы ты получил законную долю всего, что принадлежало отцу, держись за свое руками и зубами. Не выпускай, хоть кровь из-под ногтей. — Она все крепче сжимала ему руку.

Роб кивнул, — она смотрела на него твердым, сосредоточенным, как у хищника, взглядом. Все же он спросил: — Надежда на что?

Она не поняла.

— Ты же сказала, что я — надежда. Так на что?

Рина надолго задумалась, даже опустила глаза. И вдруг поняла. — О господи, — сказала она, — надежда на отдых, вот на что, милый ты мой. — Глаза ее наполнились слезами. Она стояла, не поднимая их, и слезы капали, оставляя маленькие пятнышки на ковре.

Роб никогда такого не видел. Он постарался припомнить, когда последний раз видел слезы в стенах этого дома. Наверное, слезы все-таки проливались (и после его детских истерик), только он не мог вспомнить… или они тщательно скрывались, проглатывались за запертыми дверями? Как бы то ни было, сейчас они нашли выход — Рина и не пыталась сдерживать их. Заметив, что слезы иссякают, он сказал: — Ты отдохнешь. У тебя впереди целые годы отдыха. Сразу после похорон наступит покой, и надолго. Утешай себя этой мыслью. — Он взял ее за плечи, всей рукой ощущая их затаенную силу (не покрытые жиром мускулы, тонкая, но крепкая кость).

Она смогла заставить себя улыбнуться. — Я не об этом.

— Так скажи мне, о чем.

Сказать было очень трудно, пожалуй — несмотря на прекрасно подвешенный язык, — труднее, чем когда-либо за все прожитые сорок один год. Но она сознавала с предельной ясностью, что ей обязательно нужно (причем уже давно) сказать ему это; и хотя слезы высохли, наморщенный лоб и дрожащий подбородок выдавали ее героические усилия справиться с собой. — О том, что ни один человек в этом доме, ни один, проведший хотя бы ночь под его крышей, не получил от жизни того, что хотел. Вот я о чем. — Она не прибавила, однако, — поскольку сама ясного отчета себе в этом не отдавала, — что все сказанное относилось только к ней самой и все надежды возлагались на него только ею, что это она рассчитывает на его возвращение — духовное и физическое, хочет неустанно заботиться о нем и постоянно видеть его. Она и мысли не допускала — даже в глубинах, подсознания, что этому крепкому мальчику не под силу одному удовлетворить все чаяния их нескладной семьи.

Роб кивнул. — Но что же я могу сделать?

— Кеннерли сказал тебе о завещании?

Он ответил: — Нет, не сказал. — Солгал он отчасти от лукавого ребяческого желания дать ей возможность первой сообщить ему новости, отчасти из хитрости, желая проверить, совпадут ли две разные версии.

Но Рина знала очень мало. — Спроси его, — сказала она. — Прошлой весной папа сообщил ему свою волю. Он знает ее назубок.

Робу стало стыдно. — Да он сказал мне — я получаю дом.

Рина задумалась. — То есть — этот дом? — Она указала на пол.

— Старый кендаловский.

Рина тряхнула головой и презрительно фыркнула. — Готовый, разложенный костер. Только спичку поднести.

Роб сказал: — Он любил ферму. И хотел, чтоб дом достался мне.

Это привело ее в негодование. Короткая вспышка радости и быстрое крушение всех надежд. — Смерти твоей он хотел — хотел, чтоб ты засел в глуши и умер там, последовав примеру людей, чьих имен ты даже не знаешь. И я ни о ком из них ничего не слыхала — об этих старых эгоистах Кендалах. Послушай меня… — Она взяла себя в руки. — Пожалуйста, послушай меня: поезжай туда сегодня же и упроси этого негра, чтобы он оставался сидеть на твоей ферме до конца своих дней и не приставал бы к тебе ни с чем, а ты будешь за него богу молиться. Упроси во что бы то ни стало, хоть на колени встань, хоть ноги ему мой.

Роб улыбнулся. — Успокойся. Я уже нашел себе место и с него не сдвинусь.

— В Ричмонде? — спросила она.

— В Ричмонде. Пока что. Мы решили быть счастливыми.

— Кто это мы?

— Я и Рейчел; ты ведь была на моей свадьбе — помнишь? — Он снова улыбнулся, снова взял ее за плечи.