Большая грудь, широкий зад

— Шедевр этот чьих рук дело?

Тот не разобрался, язвит уездный или хвалит, и бухнул:

— В планировании я принимал участие, а в основном вот он руководил. — И указал на чиновника из райотдела пропаганды, стоявшего сзади.

Начальник уезда глянул на сияющего пропагандиста, кивнул и негромко, но так, чтобы слышали все, произнёс:

— Тут не открытый суд — коронацию проводить впору!

К нему враскачку прихромал оперуполномоченный Ян и приветствовал совсем не по уставу. Начальник уезда смерил его взглядом:

— Уже принято решение отметить твои большие заслуги в организации поимки Сыма Ку. Но в ходе операции причинен вред членам семьи Шангуань, и это будет признано большой ошибкой.

— Главное — удалось схватить это чудовище, этого убийцу! — с чувством воскликнул Ян. — Может, я и допустил ошибку, но ради успеха дела я и здоровую ногу отдал бы на отсечение!

Суд назначили на утро восьмого дня двенадцатого лунного месяца. Любители поглазеть на происшествия ещё с ночи стали собираться перед возвышением, одетые холодным блеском звёзд, укрытые леденящим светом луны, и на рассвете от народу уже было черно. Зрители выстроились и на дамбе. Когда из-за горизонта застенчиво выглянуло красное солнце и осветило заиндевелые брови и усы, стал заметен и розоватый парок из сотен ртов. О том, что в этот ранний час следует есть кашу-лаба, забыли все, но только не в нашей семье. Матушка пыталась поднять наш дух, но безуспешно: Сыма Лян беспрерывно плакал, и настроение у всех было ужасное. Восьмая сестрёнка, как большая, подобранной где-то на песчаном пустыре — такое нечасто бывает — морской губкой на ощупь вытирала ему льющиеся ручьём слёзы. Плакал он беззвучно, но это было гораздо хуже, чем если бы в голос. Старшая сестра пристала к суетившейся матушке с мучившим её вопросом:

— Мама, а если он умрёт, я тоже должна умереть вместе с ним?

— Не говори глупостей! Даже если бы вы были женаты чин по чину, и то не надо было бы этого делать, — выговаривала ей матушка.

Но когда сестра задала этот вопрос уже раз в двенадцатый, терпение матушки лопнуло:

— Ты, Лайди, совсем, что ли, стыд потеряла? — язвительно проговорила она. — Ведь всего раз снюхалась с ним! Ну потоптал зятёк старшую сестру жены… Как ты людям-то в глаза смотреть будешь?

Сестра аж обмерла:

— Ты изменилась, мама.

— Да, изменилась, но и осталась верна себе. В последние годы семья Шангуань как лук-порей — одни погибают, другие нарождаются. Где рождение, там и смерть. Умирать легко, жить трудно. И чем тяжелее приходится, тем больше хочется жить. Чем меньше страшишься смерти, тем безогляднее борешься за жизнь. Хочу дожить до того дня, когда мои потомки — дети и внуки — станут большими людьми. И вы не должны меня подвести!

Она обвела нас горящими глазами, в них стояли слёзы. Остановился её взгляд на мне, будто именно на меня она возлагала самые большие надежды. Стало как-то не по себе, потому что, кроме способности довольно быстро запоминать пройденное на уроках и не фальшивить при исполнении «Песни освобождению женщины», я ничем особым не отличался. Я был плакса, трус, слабак — что-то вроде кастрированного барашка.

— Приведите себя в порядок и пойдём простимся с этим человеком, — сказала матушка. — Он хоть и сволочь, но настоящий мужчина. В прежние времена такие, как он, рождались раз в восемь-десять лет, а нынче, боюсь, их и вовсе не будет.

Мы стояли на дамбе, и народ шарахался от нас, а кое-кто тайком бросал взгляд в нашу сторону. Сыма Лян хотел пробраться вперёд, но матушка остановила его:

— Посмотрим издали, ближе будем только отвлекать его.

Солнце поднялось уже на высоту пары бамбуковых шестов, когда два грузовика с солдатами осторожно переползли по мосту через Цзяолунхэ и через прорыв в дамбе. Солдаты были в касках, с автоматами, сосредоточенные, будто перед решающим сражением. Подъехав к западному краю возвышения, грузовики остановились, солдаты попарно спрыгнули и тут же выстроились плотным коридором. Затем два солдата, вылезшие из кабины водителя, открыли задний борт, и ещё один выпихнул оттуда Сыма Ку — рослого, в сверкающих наручниках. Он споткнулся и упал, но его тут же подняли несколько — видимо, специально отобранных — бойцов, высоченных верзил. Сыма Ку брёл вместе с ними, еле переставляя распухшие, в крови и гное ноги, и от его следов разносилось зловоние. Его довели до навеса и затащили на возвышение. По словам жителей других деревень, никогда не видевших Сыма Ку, они представляли его ужасным существом — получеловеком-полузверем с зелёным лицом и торчащими клыками, а теперь, увидев настоящего Сыма Ку, невольно испытали разочарование. Вовсе ничего свирепого не было в этом побритом наголо высоком мужчине средних лет с большими печальными глазами. Он казался бесхитростным и прямолинейным, и все засомневались, того ли, кого надо, схватили органы.

Судебное заседание много времени не заняло. Судья огласил совершенные Сыма Ку преступления и зачитал смертный приговор. Солдаты спихнули его с возвышения. Какое-то время их было не видно из-за навеса, но вскоре они появились с восточной стороны. Сыма Ку шёл пошатываясь, державшие его за руки солдаты сбивались с ноги. Около печально известного пруда, где погиб уже не один человек, они остановились. Сыма Ку повернулся лицом к дамбе. Может, он заметил нас, а может, и нет.

— Отец! — громко выкрикнул Сыма Лян, но матушка тут же закрыла ему рот ладонью.

— Лян, будь хорошим мальчиком, — шепнула она ему на ухо, — не скандаль и не шуми. Бабушка понимает, что тебе тяжело, но главное сейчас — не бередить отцу душу. Пусть без забот выполнит последнее, что ему осталось.

От матушкиных слов, как от волшебного заклинания, Сыма Лян из взбешённой собачонки мгновенно превратился в послушного ягнёнка.

Два здоровенных солдата грубо схватили Сыма Ку за плечи и с силой развернули вполоборота, лицом к пруду. Собиравшаяся в нём лет тридцать дождевая вода походила на лимонное масло, и его поверхность отразила осунувшееся лицо и свежие порезы на щеках. Он стоял спиной к расстрельной команде, лицом к воде, и перед ним всплыли бесчисленные женские образы, он ощутил запах этих женщин. Его вдруг охватила слабость, и душевное спокойствие смёл клокочущий вал чувств. Он упрямо развернулся, и его зычный рёв заставил вздрогнуть и начальника юротдела уездного управления госбезопасности, который прибыл проследить за исполнением приговора, и профессиональных стрелков, которые убивали не моргнув глазом:

— Не позволю стрелять мне в спину!

Глядя в каменные лица палачей, он ощущал горячую волну боли в порезах на щеках. Сыма Ку всегда следил за своим внешним видом и страшно расстроился, вспомнив вчерашнее.

Когда судебный исполнитель вручил ему приговор, он принял его с радостью. На вопрос, есть ли какие-нибудь просьбы, он погладил щетину на подбородке:

— Надеюсь, можно пригласить брадобрея, чтобы помог мне привести себя в порядок.

Исполнитель пообещал доложить начальству.

Брадобрей с небольшим деревянным чемоданчиком в руках вошёл в камеру смертника с опаской. Кое-как побрив Сыма Ку голову, он приступил к бороде. Когда полдела было уже позади, он поранил ему бритвой щёку, оставив глубокий порез. Сыма Ку взвыл, да так, что брадобрей с перепугу выскочил за дверь и спрятался за двух вооружённых охранников.

— У этого парня волосы пожёстче свиной щетины будут, — оправдывался он, демонстрируя им треснувшее лезвие бритвы. — Бритва и та не выдерживает. А борода ещё жёстче, просто щётка из проволоки. К тому же он всё время ци [146] на неё собирает.

Он сложил свои принадлежности и вознамерился уйти.

— Ты что, сукин сын, хочешь, чтобы я появился перед земляками побритый наполовину?! — гаркнул Сыма Ку.