Большая грудь, широкий зад

Сердце бешено колотилось. Цзиньтун ощутил, как к голове прилила кровь, а фотография в руках подражала. Полные губы Наташи чуть выпячены, влажно поблёскивают зубы. Он чувствовал лёгкое дыхание с тонким ароматом орхидей, и его охватило сладостное томление. По округлым плечам Наташи рассыпаются длинные пряди льняных волос. Платье с вырезом, позаимствованное если не у матери, то у старшей сестры, свободно лежит на прелестно высокой груди. Точёная шея открыта, видна ложбинка меж грудей. Взор Цзиньтуна почему-то застилают слёзы, но тем не менее груди Наташи он представляет очень явственно. Душа переполняется сладким запахом молока. Он слышит зов, идущий с далёкого севера, — через необозримые степи и густые леса печалящихся белых берёз, из маленькой лесной избушки меж одетых льдом и снегом пихт… Все эти прекрасные пейзажи мелькают перед глазами, как в райке. На фоне каждого стоит Наташа с букетом алых цветов. От счастья он зарыдал, закрыв лицо руками, и слёзы струились меж пальцев…

— Что с тобой, Цзиньтун? — испуганно тронула его за плечо одноклассница с остреньким подбородком.

Он поспешно спрятал фотографию:

— Ничего, ничего.

Всю ночь Цзиньтун пребывал в некой полудрёме. Наташа расхаживала перед ним, придерживая руками платье, которое ей было велико. На безукоризненном русском языке он наговорил ей множество нежных слов, но выражение её лица постоянно менялось: то радостное, то сердитое — он был то на седьмом небе от счастья, то падал в бездонную пропасть отчаяния, откуда его вновь вызволяла её дразнящая улыбка.

Под утро спавший на нижней койке Чжао Фэннянь, уже отец двух мальчишек, возопил:

— Цзиньтун, с русским у тебя всё хорошо, я знаю, но, может, всё же дашь поспать?!

Голова у Цзиньтуна раскалывалась: он с трудом отогнал от себя Наташин образ и искренне, но с затаённой горечью извинился перед Чжао Фэннянем.

— Ты часом не заболел? — испугался тот, глянув на его пепельно-бледное лицо и искусанные губы.

Цзиньтун с трудом качнул головой. Мысли с грохотом катятся куда-то вниз, подобно повозке на скользком горном склоне, а у подножия, на усеянном сиреневыми цветами лугу, к нему бросается, придерживая платье, красавица Наташа…

Ухватившись за стойку двухъярусной кровати, он стал биться об неё головой.

Чжао Фэннянь позвал политинструктора Сяо Цзиньгана. Этот партийный функционер рабоче-крестьянского происхождения был когда-то в вооружённом рабочем отряде и поклялся, что расстреляет учительницу Хо за её короткие юбки, потому что носить юбки — моральное разложение. От мрачного взгляда маленьких глазок на чугунной плите лица кипящий мозг Цзиньтуна несколько подостыл, и он почувствовал, что вырывается из страшной западни, в которую попал.

— Что ты здесь вытворяешь, Шангуань Цзиньтун?! — грозно подступил к нему Сяо Цзиньган.

— Шёл бы ты со своими поучениями, плоскомордый! — Цзиньтун уже не думал о последствиях, главное — чтобы разъярённый Сяо Цзиньган помог избавиться от мыслей о Наташе.

Тот немедля приложил Цзиньтуну кулаком по голове:

— Ты ещё смеешь обзывать меня, сучий потрох! Ну погоди, любимчик Хо Лина, ты у меня ещё попляшешь!

Сидя за завтраком и глядя на чашку жидкой рисовой каши, Цзиньтун ощутил непреодолимое отвращение и с ужасом понял, что вернулось прежнее влечение к грудям и неприятие пищи. Взяв в руки чашку и напрягая остатки сознания в затуманенном мозгу, он попытался заставить себя есть. Но стоило опустить глаза в чашку, и взору, как живая, предстала женская грудь. Чашка упала на пол и разлетелась вдребезги. Горячей кашей обдало ноги, но он уже ничего не ощущал.

Перепуганные одноклассники потащили его в медпункт. Медсестра очистила ноги от каши и наложила мазь на обожжённые места. На стене прямо перед ним висела анатомическая схема. Медсестра сунула ему в рот градусник, и губы тотчас зашевелились, словно ухватив сосок. Она сделала укол успокоительного и велела отвести его в общежитие.

Наташину фотографию он разорвал на кусочки и выбросил в реку за школой. Они поплыли по течению и закружились в водовороте. В этом кружении разорванная на клочки Наташа снова собралась в одно целое и поплыла на поверхности обнажённая, как русалка. Длинные влажные волосы покрывали бёдра, голова печально клонилась к плечу; двумя руками она поддерживала грудь с ярко-красными, как спелые ягоды, сосками, и над рекой звучал знакомый грустный мотив русской народной песни. Наташа горестно смотрела на Цзиньтуна. «Какой ты жестокий!» — явственно донёсся её голос. По сердцу резануло, словно ножом, и волной накатил, погребая его под собой, запах груди…

Следившие за ним одноклассники видели издали, как Цзиньтун раскинул руки и бросился в воду, и слышали, что при этом он громко кричал. Одни побежали к реке, другие — назад в школу, звать на помощь.

Погрузившись в воду, Цзиньтун увидел Наташу, плывущую, как рыбка, среди речной травы. Он хотел окликнуть её, но крик заглушила попавшая в рот вода.

Когда Цзиньтун открыл глаза, он лежал на матушкином кане. В ушах стоял гул: так гудят электрические провода под зимним ветром. Он попытался сесть, но матушка не позволила и дала ему козьего молока из бутылочки. Он вроде бы помнил, что его коза давно сдохла, — откуда же тогда молоко? Голова пустая, шея не слушается, и он устало закрыл глаза. В помутнённом сознании звучат голоса матушки и старшей сестры, речь вдет о молении об изгнании злого духа. Говорят еле слышно, голоса доносятся будто издалека, как из бутылки.

— Порчу на него навели. — Это матушкин голос.

— Что за порчу?

— Думаю, без лисы-оборотня не обошлось.

— Может, та вдова? Её при жизни считали лисой-оборотнем, — предположила сестра.

— Может, и она, — согласилась матушка. — После того как она приходила к нашему Цзиньтуну, эх, всего то и прожили несколько хороших деньков…

— Ой, мама, таких «хороших деньков» я однажды не выдержу… Заездит меня скоро до смерти этот обрубок чёртов… Просто пёс какой-то… Да и не годится ни на что… Ты уж не брани меня, мама, если я сотворю что-нибудь…

— Да разве могу я бранить тебя за что-то! — вздыхает матушка.

Провалявшись пару дней, Цзиньтун понемногу пришёл в себя. Образ Наташи стал опять возникать у него перед глазами. Умываясь над чаном, он видел её плачущей. Она улыбалась ему из зеркала. Закрывая глаза, он слышал её дыхание, даже ощущал на лице мягкие волосы, а на теле — тёплые руки. Напуганная странным поведением своего драгоценного сыночка, Шангуань Лу в растерянности постоянно ходила за ним, всхлипывая, как маленькая.

— Она там, внутри! — восклицал он, глядя на отражение своего осунувшегося лица в ведре с водой.

— О ком ты говоришь? — недоумевает Шангуань Лу.

— Ей плохо, матушка! — И Цзиньтун погружает руки в котёл. Там ничего нет, кроме воды, но он взволнованно бормочет что-то на непонятном языке. Шангуань Лу оттаскивает его в сторону и накрывает котёл деревянной крышкой. Но Цзиньтун уже стоит на коленях перед чаном и обращается к духу воды с мудрёными словами. Шангуань Лу выплёскивает оттуда воду, а Цзиньтун уже прижался лицом к оконному стеклу. Он вытягивает губы, будто пытается поцеловать собственное отражение.

Обняв Цзиньтуна, Шангуань Лу причитает в отчаянии:

— Сынок, сыночек мой, да что с тобой такое! Мама столько горя хлебнула, пока поставила тебя на ноги, столько сил положила, всё надеялась: кончились наши мытарства, разве знала, что ты таким станешь…

На лице Шангуань Лу заблестели слёзы. В них Цзиньтун углядел Наташу, которая, танцуя, перескакивала из одной слезинки в другую.

— Вот она! — весь дрожа, указал он на лицо матушки. — Не убегай, Наташа.

— Да где же она?

— В слезах.

Шангуань Лу поспешно смахнула слёзы.

— Теперь она в глаза тебе запрыгнула! — воскликнул Цзиньтун.

Наконец до матушки дошло: Наташа чудилась ему везде, где могло появиться человеческое отражение. Матушка накрыла крышками всё, где была вода, попрятала зеркала на полу, залепила окна чёрной бумагой и старалась не смотреть сыну в глаза.