Африка: Сборник

Отец очень ждал этих писем. Они позволяли ему лелеять слабую надежду. Надежду на то, что если они по-прежнему будут писать, то, быть может, по той же самой причине, которая побуждает их писать, они однажды вернутся домой. Последнее письмо отсекало эту слабую надежду. Отец вел себя странно; его поведение шло вразрез с его чувствами. Казалось, он относится к Омово безразлично и даже враждебно, в действительности же он питал к нему огромную нежность. Омово был прав, как были правы в свое время его братья. Жизнь отца лишена смысла. Отношения в семье были и без того сложными, но постоянно все более усугублялись из-за отсутствия взаимопонимания.

Он был близок с Омово, когда тот был ребенком… Однако возмужание сына и его собственная слабость отдалили их друг от друга. Многие считали, что Омово как две капли воды похож на него. Ему нравились рисунки Омово, и в глубине души он страстно желал взглянуть на них. Но ему нужно было создавать видимость безразличия, и в конце концов он утратил связь со всеми, кто его окружал, за исключением, может быть, жены — Блэки, которая служила ему опорой и которую он горячо любил. Письмо Омово тронуло его до глубины души. Оно свидетельствовало о сыновней любви.

Отец терялся в догадках — почему Омово обрил голову. Он не похож на себя и кажется худым; отцу иногда хотелось пошутить по этому поводу. Порой он догадывался о желании Омово поделиться с ним, он видел это по лицу сына, но, не в силах совладать с гнездившейся в его душе болью, отец чаще всего высокомерно отворачивался. Когда он подходил к столу, за которым Омово ел, и говорил: «Письмо от Окура», он усилием воли подавлял в себе соблазн излить душу, поведать о томящей его пустоте. Однажды Омово застал отца за чтением очередного письма от братьев, отец испугался. Словно в комнату ворвался Умэ. В глубине души он отчаянно боялся своих сыновей.

Он смотрел на письмо, на бутылку пива, стоявшую рядом. Затем его поглотила тьма — снова отключили свет. Комнату заполонили тучи москитов. Ему сделалось жарко. До утра, кажется, далеко. Ему было страшно одному в доме. Интересно, куда ушла Блэки. Он ощутил себя ужасно одиноким.

Ифейинва высадилась из грузовика на перекрестке у Угбофии. Попутчицы советовали ей не идти ночью в деревню, говорили, что лучше заночевать в городе. Но упрямство не позволило ей прислушаться к их словам. Она верила в свой народ. Кроме того, она видела людей, идущих по дороге во тьме с какими-то вещами. Женщины пожелали ей удачи.

Оказавшись на тропинке среди кустарника в темноте, она ощутила радость свободы. Она бежала вприпрыжку и пела. Здесь ее дом. В нос ударил удушливый дым костров, запах сушившейся на жердочках рыбы, запах домашних очагов. Она замедлила шаг. Какую свободу она имеет в виду? Радость угасла. Она присела на камень, потом поднялась и пошла дальше. Ей чудился голос матери, чудились голоса поющих и играющих при свете луны детей, звуки ночной песни, голоса сказочников, блеяние забиваемых овец, шум праздничного веселья.

Дерево. Прозрачное лиловое небо. Еще немного — и она окажется на ферме брата. Птицы. Да, те самые птицы. Она побежала меж кустов, переполненная радостью возвращения домой. Потом тьма окутала все вокруг, и кусты ожили. Она услышала чей-то грозный окрик, и ее обуял ужас, спазмы сдавили горло, она не могла ни крикнуть, ни даже сказать: «Я своя…» Она видела настороженное лицо брата и ничего не понимала. Небо рухнуло на нее и исчезло; вся жизнь промелькнула перед ее мысленным взором сполохами страха и невысказанных признаний; ее терзали противоречивые чувства. Потом из глубины души вырвался отчаянный крик:

— Нет… Н-н-ее… ееее-ее…

Выстрел. Еще выстрел. Лица склонившихся над ней людей… Поникшее, истекающее кровью тело было брошено в воду протекавшей поблизости реки, как свидетельство агрессии со стороны соседней деревни. О том, что произошла ошибка, так никто и не узнал. Ее труп был обнаружен несколько дней спустя; бессмысленная смерть унесла еще одну человеческую жизнь.

Слухи о найденном трупе поползли по округе. Одни говорили, что женщину убил муж, другие — что она сама утопилась, а кое-кто туманно намекал, что духи этой земли совсем потеряли чувство меры, и вопрошали: «Зачем им понадобилась еще одна жертва?»

Глава двадцать седьмая

Хозяйка показала ему комнату. Это была маленькая, надежно защищенная от солнца комната, обстановку которой составляла раскладная кровать со ржавыми скрипучими пружинами, маленький, покрытый красной материей стол и плетенное из бамбука кресло. Спертый воздух отдавал плесенью, напоминая застоявшийся запах смерти. Омово распахнул окно, и в комнату вместе со свежим воздухом и косыми лучами солнца ворвался многоголосый шум. В углах под потолком темнели пучки паутины, которые, казалось, бросали на него зловещие взгляды.

В тот же день его посетил и хозяин, немощный, согбенный старик. Омово знал, что он тяжело болен и дни его сочтены. На нем были мешковатые брюки и резиновые башмаки; шею украшали бусы, а в руках со вздувшимися венами он держал огромное опахало. Хозяин радушно приветствовал друга своего родственника, потом принялся не спеша рассказывать о своем хозяйстве: какую живность разводит и что выращивает на своей земле, а также о сыне Айо и о Бадагри. Омово слушал, и в душе у него пробуждались отрывочные, не связанные между собой воспоминания.

Под вечер зашел хозяйский сын, чтобы показать Омово, где можно принять душ. Он учился в средней школе неподалеку. Одет он был в шорты защитного цвета и голубую клетчатую рубашку. Это был симпатичный подросток с пухлыми губами, с веселыми блестящими глазами и с племенными знаками на лбу, напоминающими татуировку.

— Меня зовут Айо, — представился он. — Отец сказал, что вы приехали сюда ненадолго. Вы художник? Я в школе тоже рисовал. Сейчас я в четвертом классе. А вы кончали среднюю школу?

Омово сразу же проникся к Айо симпатией.

Наступила ночь, и Омово остался один. Вокруг стояла тишина с присущими ей звуками. Серых стен он не видел и не чувствовал их гнетущего присутствия. Звуки же были из разряда почти им забытых, и он ловил их с жадным вниманием — они пробуждали в его душе сладкие воспоминания о неисчислимых других забытых чувствах. Ветер. Море. Ветер свистит, и стонет, и поет; волны с плеском набегают на берег, разбиваются в мелкие брызги и с шелестом отступают: ветер и море охвачены любовной страстью. Голоса людей, ровные, спокойные. Дети играют в прятки; взрослые беседуют между собой, посмеиваются; женщины покрикивают на ребятишек и хохочут; девушки в укромных уголках шепчутся с возлюбленными, и время от времени из темноты доносится их смущенное хихиканье; голоса домашних животных; все эти звуки сливаются воедино и переносят его в неведомое далекое прошлое, в пору человеческого младенчества, волшебства и одиночества, утраченных навсегда.

За ним зашел Айо, и они пошли к морю. Душу Омово переполняла радость. И тут и там возникали маленькие светящиеся точки, они становились больше, медленно, плавно поворачивались. Свет разливался окрест. Свежий воздух, без дыма, без отвратительных испарений, даже почти без запаха. И удивительно прозрачный. Море искрилось алмазами в лучах заходящего солнца. Вода казалась коричневой от плавающих в ней густых водорослей. То и дело над тихой гладью моря мелькали серебристые спинки рыб. Вдали возникли огни древнего города, образующие огромный светящийся ореол. Прозрачное небо окрашено в серый цвет. Каждый предмет в отдельности виден четко, но в своей совокупности они составляют нерасторжимое целое и нечто сказочное. Айо, догадавшись, что Омово хочется побыть одному, незаметно отошел в сторонку, оставив его со своими мыслями.

Наступали дни, клонились к закату, миновали и уходили в вечность. Омово бродил по залитому солнцем берегу, по тихим тенистым тропинкам среди кустарника или просто мерил шагами серую пустую комнату. В душе у него что-то выкристаллизовывалось, и это «что-то» вызывало смутное томление. Омово с горечью думал о том, что его воображение способно рождать лишь банальные образы добра и зла. Он силился что-то вспомнить, но не мог. Он давно уже ощущал эту подспудную работу разума, рождение идей, обретающих форму на фоне пережитых им страданий. У него было такое чувство, словно кто-то долго щекотал у него в носу, и он вот-вот разразится чиханием. Это было подобно осуществлению заветной мечты, которая казалась уже несбыточной. Дни медленно проходили за днями, и он постепенно начинал осознавать пользу от пребывания здесь.