Яванская роза

Жозеф Кессель

Яванская роза

От издательства

«Дневная красавица» и «Яванская роза» — романы о странностях любви и странностях человеческой жизни. Их автор — французский писатель Жозеф Кессель — принимал эти странности нашего существования, потому что сам испытал их сполна. Выходец из российской еврейской семьи, родился он в Аргентине в 1898 году, а умер во Франции в 1975. Его роман «Княжеские ночи», написанный в 1928, был посвящен жизни российских эмигрантов в Париже и принес ему славу, но Кесселя привлекла журналистика и театральная критика, которой он долго занимался. Потом настал черед авиации. Военному братству посвящены его романы «Экипаж» и «Братство в бою».

За этими книгами последовали романы исторические и "географические". А наиболее известная книга писателя "Лев" (1958) до сих пор считается самым переводимым французским романом.

В 1962 году Кессель был избран членом Французской Академии.

Романы, представленные в этой книге, были написаны Жозефом Кесселем в двадцатые годы, и, если "Яванская роза" отдает дань модным в те времена "колониальным" романам и в интонации перекликается с романами Клода Фарера, то "Дневная красавица" показывает писателя как отважного психолога, который не боится говорить с читателем о трагедии любви, черных глубинах страсти, которые живут в каждой человеческой душе.

Вторую жизнь этот роман обрел в широко известном фильме знаменитого кинорежиссера Луиса Бунюэля "Дневная красавица", исполнение главной роли в котором принесло французской актрисе Катрин Денёв мировую славу.

В нашей стране оба произведения выходят на русском языке впервые.

I

Возвращаясь из Владивостока, судно «Kita-Maru» пересекло Внутреннее море Японии и бросило якорь в порту Кобе.

Человеческий груз, доставленный на нем, медленно выгружался на пристань. Почти полностью он состоял из китайских кули и русских беженцев. Одетые одинаково в лохмотья, пропитанные запахом пота, грязи и рвоты, эти пассажиры нижней палубы не слишком отличались друг от друга. Однако, если на желтых лицах одних запечатлелась вековая привычка к лишениям и невзгодам, то на других, растерянных, изможденных, в их слишком светлых глазах читалось покорное отчаяние перед предстоящими ударами судьбы, а хрупкость сложения и деликатность черт говорили о том, что им уготована быстрая погибель. В этом человеческом стаде побеждали только самые отъявленные скоты.

Когда эти несчастные уже кончили высадку, чуть хриплый, резкий, с неожиданными модуляциями голос крикнул:

— Лейтенант Лорэн!

А затем и я услышал свою фамилию.

Мой товарищ и я, покинув узкую палубу, откуда мы смотрели, как из утреннего тумана появлялся город, вошли в столовую судна.

Японская полиция начала проверку документов пассажиров из кают.

Подозрительность, страсть к расследованию были доведены чиновниками и функционерами островов Восходящего солнца до невероятной степени. Сами профессионалы в области шпионажа, японцы, можно сказать, видели шпиона в каждом иностранце.

Полицейский в форме, перед которым я предстал, принялся молча осматривать меня. Длилось это очень долго. Маленькие, раскосые, лишенные выражения глаза обследовали каждую складку на моей куртке, каждый сантиметр моего лица, каждый его прыщ, поднялись до моего лба, а затем повторили осмотр в том же порядке.

Я уже готов был выказать нетерпение, но вспомнил, что тот не понимал по-английски. Он ждал своего шефа, позвавшего нас. Пока же он изучал меня. Уверен, что он узнал бы меня и десять лет спустя…

Лорэн — в эскадрилье его называли Боб — подошел ко мне.

— Я кончил с этим, — сказал он, — однако потребовалось, чтобы я им назвал девичью фамилию моей бабушки. Теперь твоя очередь поразвлечься.

Тут на смену своему подчиненному пришел офицер. Также маленького роста, широк в плечах; у него было усохшее лицо и белые нитяные перчатки на руках. Он подверг меня нескончаемому допросу. Однако он ничего не мог сделать против надежных документов, заверенных французскими гражданскими властями и военными властями Владивостока. Я оставил армию в Сибири и возвращался в Марсель для демобилизации. В этот же вечер я должен был сесть на судно, направлявшееся в Шанхай.

Полицейский с выступающими скулами вздохнул и вернул мои документы — я мог сойти на берег.

Боб ждал меня на палубе возле нашего багажа. Багаж был прост и легок, как и бывает у людей, которые за несколько месяцев, никогда не зная накануне, придется ли отправляться на следующий день, пересекли Атлантику, весь американский континент, Тихий океан, вязли в сибирских снегах, а теперь собирались завершить кругосветное путешествие, пройдя вдоль берегов Азии до Суэцкого канала.

Для наших сумок и чемоданов хватило двух носильщиков.

Чтобы добраться до площади, где можно было нанять автомобиль или тележку, запряженную лошадьми или людьми, пришлось пройти через карантинные, таможенные, паспортные службы. Наконец мы покончили с этими отвратительными формальностями. Между тем пассажиры нижней палубы все еще ожидали этого.

Их отвели за деревянные перегородки. Часовые, примкнув штыки, следили за ними. Несколько желтокожих шпиков в гражданском шныряли тут же.

Уж не знаю, что кто-либо из них услышал от толстой, беззубой китаянки, только когда мы проходили мимо, она, крича, стала вырываться. Удар прикладом, разбивший ей губу и нос, заставил ее замолчать. Ее муж или брат не шевельнулся. Стадо боязливо сбилось теснее.

— Видел? — машинально спросил Боб.

Я пожал плечами, ничего не сказав.

Мое безразличие, так же как и безразличие Боба, не было наигранным, напускным. Ему было только двадцать пять лет, мне двадцать один, а сцена такого рода уже не могла нас взволновать. Не напрасно мы провели несколько недель в Сибири зимой 1919 года.

Там тиф заполнял трупами улицы и поезда, и умирающие пылали в предсмертной лихорадке на ступеньках вокзалов. Там казаки атамана Семенова сажали на кол целые деревни. Там дети замерзали прямо на глазах у прохожих. Там смерть и пытка, голод и ужас стали для нас привычными.

Наши сердца — вернее, то, что под этим подразумевается, — не знали больше ни сострадания, ни жалости.

И гнетущие сцены забылись, как только нанятый автомобиль повез нас в центр города, и Япония с гравюры внезапно уступила место реальной Японии, безобразно размалеванной в европейской манере, с военными, бюрократами, полицейскими ищейками.

Красивые прически с гладкими блестящими буклями ритмично покачивались под стук деревянной обуви.

Расшитые крупными цветами, насекомыми, с изображением солнца ткани обтягивали женские фигуры. Проносились бегуны, впряженные в оглобли легких тележек. Люди подходили друг к другу с улыбками и нескончаемыми поклонами. Вековая почтительность, природная грация превращали их жизнь в некое подобие изящного танца.

Но в действительности ничего из всего этого не трогало двух молодых чужестранцев, кативших по Кобе. Боб рассеянно вытирал кровь толстой китаянки, забрызгавшую низ его пальто. Я же думал о ванне, которую собирался принять, так как наше переполненное пассажирами судно, имея ограниченный запас воды, не предоставило нам таких удобств.

Ничто так не пресыщает, как разнообразие. Мы поистине насытились открытиями. Пейзажи, климат, лица, обычаи — сколько всего мы повидали!

11 ноября 1918 года колокола в Бресте возвестили великую радость перемирия. Наше транспортное судно покинуло рейд. И с тех пор вавилонские постройки Нью-Йорка, равнины Среднего Запада, пустыня у Соленого озера, ущелья и горы, чудеса Калифорнии, миражи Гавайских островов, прелести Японии, трагические улочки Владивостока, бронепоезда Колчака, качка в Тихом океане, сибирские снега — чего только не узнали мы за три месяца!

А алкоголь и игра, а драки и женщины!