Африка: Сборник

Вскоре у его столика появился официант.

— Что желаете, сэр?

— Я не успел посмотреть меню.

— Хорошо, сэр, не спешите. — Официант сдержанно поклонился и отошел.

Меню тоже было изысканное, рассчитанное на важных посетителей. Оно изобиловало экзотическими названиями. Закуски: паштет по-домашнему, грибы по-гречески, фаршированные кабачки. Горячие блюда: цыплята по-охотничьи, говяжье филе по-домашнему, эскалоп из оленины в сливках, антрекот с пряностями, мясные рулетики, скампи-провансаль, маринованные авокадо, пицца, куриный салат и рис-джолоф [32].

— Ну, как, сэр, выбрали?

— Я буду есть пиццу, куриный салат и рис-джолоф.

— А вина не желаете? Что-нибудь из закуски?

— Мм… Красное вино. Нет, стакан воды.

— Слушаюсь, сэр.

— И пожалуйста…

— Да, сэр?

— Не называйте меня сэром.

— Как вам угодно. — Официант отвесил поклон и удалился.

Ожидая, когда принесут еду, Омово вспомнил, что когда-то очень давно сказал ему Деле: «Если тебе не удастся уехать за границу, просто зайди в хороший ресторан, и ты почувствуешь себя так, будто ты там».

А разве я собираюсь уезжать за границу? Интересно, подумал он, Деле уже уехал в Америку? Окоро, конечно же, будет горевать, что не уехал вместе с ним. Новым символом прогресса у нас считается поездка за границу — в Штаты, в Лондон, в Париж. Омово же не испытывал ни малейшего желания уехать из своей страны. Ему было присуще упорство, свойственное людям типа Кеме, упорство, благодаря которому некогда был возделан участок плодородной земли, жаждущий трудолюбивых рук.

Омово оглядел зал. За соседним столиком три белых господина вели оживленную беседу с двумя нигерийцами. Белые господа явно задавали тон беседе, обрушивая на нигерийцев потоки слов, смещая акценты и меняя тональность разговора. Все пятеро расположились полукругом. Лица нигерийцев были напряжены. Они почтительно слушали белых собеседников. Говорили быстро, не заботясь о тщательном произношении слов, и явно чувствовали себя не в своей тарелке. Однако старались не показывать вида. Они по-прежнему предпочитали не встречаться глазами со своими сотрапезниками и смеялись над каждой хотя и непонятной им шуткой, без конца повторяя «простите», и то и дело поглядывали по сторонам в надежде, что кто-нибудь из знакомых соотечественников войдет в зал и станет свидетелем их триумфа. Их английская речь звучала нелепо, они сплошь и рядом путали слова и смеялись не к месту.

Официант подал Омово заказанные им блюда. За едой он с грустью вспомнил о своем дне рождения, проведенном в полном одиночестве и к тому же в постели, с высокой температурой. Это воспоминание, нагнавшее чувство безысходной тоски, вскоре развеялось, и он сосредоточился на еде. Пицца ему не понравилась, и он ее не доел. Он заказал еще чэпмэн [33] и вскоре попросил счет. Увидев счет, он чуть ли не упал со стула. Обед стоил девятнадцать с половиной найр. Он выложил деньги и с непроницаемым видом взял сдачу, даже не взглянув на официанта, который задержался у его стола дольше, чем требовалось. Омово вытер рот салфеткой, улыбнулся официанту, и, когда поднялся из-за стола, один из нигерийцев, обедавших с иностранцами, громко рассмеялся. Иностранцы с удивлением взглянули на него, и кто-то из них заметил:

— Нигерийцам присуще изумительное чувство юмора.

Второй нигериец тоже поспешил обратить на себя внимание:

— Видите ли, когда я был в Лондоне…

Официант продолжал с невозмутимым видом стоять возле Омово. Омово бросил на тарелку двадцать кобо. Официант осклабился:

— Надеюсь, вам понравилось последнее блюдо… мадам?

Омово поклялся никогда больше не обедать в этом ресторане. Его разбирало любопытство — не насчитал ли официант больше, чем полагалось. В глазах официанта сквозила нескрываемая ирония.

Омово направился домой. В брюках ему было жарко; рубашка взмокла под мышками и липла к спине. Вдруг на плечо ему обрушилось что-то мокрое, какая-то жидкая масса темно-серого цвета. Он посмотрел вверх: непонятно, откуда это могло свалиться. Следы экскрементов отпечатались у него на рубашке. Он ничего не понимал. Стоял ясный, солнечный полдень.

Глава двадцать шестая

Омово упаковал свои вещи.

На протяжении всего утра он почти не видел отца. Отец избегал его. Омово встретился с ним утром возле умывальни и поздоровался, как подобает сыну, отец проворчал что-то в ответ, даже не взглянув в его сторону.

Омово застегнул молнию кожаной сумки. Постоял, подумал, не забыл ли что-нибудь важное. Нет, кажется, все взял. Поднял сумку, попробовал на вес и остался доволен.

Когда он вернулся днем домой, Блэки была на редкость предупредительна. И он в душе пожалел о недавней с ней ссоре.

— Ты знаешь, что Ифейинва убежала? — спросила она.

— Когда?

— Никто не знает. Такпо считает, что это произошло либо вчера вечером, либо сегодня утром. Он приходил, искал тебя. Глаза у него опухли от слез. Я надеюсь, все уладится.

Омово помолчал, а потом спросил:

— Она оставила что-нибудь?.. Ничего?

— Она была очень хорошая женщина.

— Она была очень несчастная женщина.

— Почему?

Омово промолчал.

Омово увидел Такпо на заднем дворе. Тот горестным тоном что-то объяснял собравшимся вокруг него соседям. Его голос дрожал, временами срываясь на крик, а кто-то его утешал, советуя поехать в деревню и уладить дело с ее родителями.

Когда Омово поравнялся с ними, все, как по команде, умолкли и впились в него глазами. Кто-то сказал что-то по поводу нынешних молодых людей, которые заводят шашни с чужими женами. А еще кто-то добавил, мол, тихони — самый опасный народ.

Такпо раздвинул обступившую его толпу, и толпа ответила тихим ропотом. Тяжело ступая, он приблизился к Омово; глаза у него глубоко запали и налились кровью; губы дрожали, лицо напряглось и исказилось от боли.

— Рисовальщик…

— Я не рисовальщик…

— Не важно, кто ты есть… моя жена убежала, покинула меня, ты слышишь? Моя жена, Ифейинва, убежала из дома, ты слышишь? Она убежала, оставив мне только короткую записку. Написала, что возвращается в деревню. Ты хотя бы понимаешь, что сотворил с моей жизнью? Думаешь, я не видел, как вы входили в тот дом? Думаешь, я не знаю, что про вас говорили? Посмотри, что ты сделал с моей жизнью! Ты считаешь меня стариком, но я далеко не старик. Знаешь хотя бы, какой я заплатил за нее выкуп, знаешь? Я старался сделать ее счастливой, давал ей деньги, покупал одежду, разрешал отлучаться из дома, разрешал посещать вечерние классы, покупал ей книги. Я потакал ей во всем, разве не так? А что натворила она, ты только посмотри, — взяла мои деньги, все купленные мною вещи и убежала. Ты разбил мне жизнь.

Омово застыл на месте. Он был в полной растерянности.

— Разве заглянешь в чужую душу! — продолжал Такпо. — Как, как один человек может понять другого? Она жила со мной, а думала только о тебе. Может быть, поэтому она так и не…

Больше Такпо сдерживаться не мог. Он размахнулся, ударил Омово изо всех сил по лицу и в довершение ко всему плюнул. Он плакал и потрясал кулаками, продолжая выкрикивать:

— Тебе не пошла на пользу выволочка, которую недавно тебе учинили. Надо было прикончить тебя, прикончить!

Люди с трудом оттащили Такпо от Омово. У Омово снова открылась рана на лбу, а на левой щеке появилась свежая ссадина, напоминающая старинный племенной знак. Он пошел в душевую, умыл лицо, а потом, вернувшись в комнату, долго смотрел в окно.

Омово заглянул в гостиную. Там ничего не изменилось с того самого дня, когда братья навсегда покинули дом. Если не считать мелочей. Неизменной осталась домашняя атмосфера. Он старался не думать о братьях. Вернувшись к себе в комнату, он стал рыться в своем белье и наконец нашел, что искал, — голубое плетеное колечко, подаренное ему Ифейинвой. Не раздумывая, он выдвинул ящик письменного стола и бросил колечко в полиэтиленовый пакет, в котором лежали его волосы. Сейчас он мог обдумать свое положение хладнокровно. Ему тоже необходимо ненадолго уехать. Некоторое время назад Кеме посоветовал ему поехать в Бадагри и дал адрес семьи своего друга, где можно на недельку снять комнату. Ему необходимо прийти в себя. Впереди его ждет много дел.