Мария в поисках кита

Общий ее абрис вызывает сосущую тоску, подобные абрисы я видела неоднократно — в миллионе фильмов про серийных убийц. Именно так выглядит их логово, оно нисколько не оригинально: все вещи в нем старые, поношенные, засаленные и покрытые какой-то метафизической слизью. Не хватает только потеков сырости на стенах и капающей с потолка ржавой воды. В этом каменном мешке обязательно должно быть две двери: одна ведет наверх — к чистому и ясному миру, где право на существование имеют только романтические комедии с Мэг Райан и мелодрамы с Сандрой Баллок, и все это разбавлено Вуди Алленом и немного — Сидни Поллаком. Другая — ужасная, чудовищная — дверь ведет вглубь или вниз, но все равно в преисподнюю. Выхода оттуда нет.

Нет. Нет. Нет.

Там, за адовой дверью, все еще плачевнее. Там — умирают невинные. Долгой мучительной смертью. Хорошо, что здесь…

Здесь тоже есть адова дверь, и она приоткрыта ровно на палец, вот проклятье!.. Я ни за что не войду туда.

Нет. Нет. Нет.

Я совсем не отважная.

Сосущая стена испещрена фотографиями незнакомых мне женщин. Почти незнакомых, потому что одну из них я знаю точно. Это — Мария из медальона. Светловолосая Мария, не очень-то похожая на испанку, но немного похожая на Шэрон Стоун, почему я раньше не замечала этого сходства? Наверное, потому, что фотография в медальоне была слишком маленькой. Фотографии на стене — обычного альбомного формата и выполнены в хорошем разрешении, Марии с настенных снимков ничего не угрожает, она выглядит счастливой и даже влюбленной. Да-да, у нее влюбленные глаза. Это — фотографии из верхнего мира, ясного и чистого, Мария вполне могла бы быть подружкой Мэг, или Сандры, или их обеих. Но ни Сандры, ни Мэг на стене нет. Их место занимают еще двое: брюнетка с живыми карими глазами (типичная южная испанка) и шатенка со спокойным лицом. Немного флегматичным, но все равно очаровательным. Обе — и брюнетка, и шатенка — также беспечны и счастливы, как и Мария. Фотографий лучистой троицы множество, но нет ни одной групповой, очевидно, девушки даже не были знакомы. Но при этом — влюблены в неизвестного фотографа, что так же очевидно. Именно ему адресованы эти исполненные неги и покорности взгляды, именно ему улыбаются пухленькие губы; самая старшая из них — Гизела, шатенка, ей за тридцать…

Гизела?

Почему я подумала, что это Гизела?

Потому что я знаю, как выглядит Мария, а Пьедад выглядит так, как и должна выглядеть Пьедад, — типичная южная испанка.

Mariagiselapiedad.

MARIA GISELA PIEDAD— надпись на ленточке marinerito, куда им деться друг от друга, они обречены висеть на стене. Они — обречены.

Вкрапления газетных вырезок гораздо ближе к приоткрытой на палец адовой двери. Но съежившиеся строки не говорят о насильственных смертях — всего лишь об исчезновении. Съежившиеся строки еще надеются, что они могут вернуться, все трое: Мария Пастори, журналистка из Сан-Себастьяна, Пьедад Линарес, преподаватель кафедры психологии Валенсийского университета и Гизела Витгенштейн, профессор права. Промежуток между исчезновениями каждой из них составляет год, первой исчезла Гизела, затем — Мария и уже потом — Пьедад.

Мне не нравятся газетные вырезки. И не потому, что блеклые, маловразумительные фото на них мало соответствуют истинным Марии, Гизеле и Пьедад, влюбленным счастливицам, а… Почему? Я не могу понять, не могу — и это мучает меня даже больше, чем приоткрытая ровно на палец адова дверь, в которую я никогда не войду. Никогда.

Я совсем не отважная.

В двух ящиках канцелярского стола полно всякого хлама — не то что в пустынных тумбах академического из верхнего и чистого мира. Несколько видеокассет карманного формата, упаковка зубочисток, пара кредиток, рекламные проспекты гостиниц Лихтенштейна, Берна и Кельна, засохшая ветвь можжевельника (о боже!), театральные программки, билеты на корриду, билеты на Б. Б. Кинга, пара высоколобых журналов по психологии и праву — и шнурки. Сотни шнурков, тысячи. Таких же разноцветных, какие носит Кико, с той лишь разницей, что среди них нет ни одного короткого. Такого, какой можно вставить в бровь или губу. Все они — длинны. Длинны ровно настолько… чтобы набросить их на шею жертве и, не испытывая никакого дискомфорта, задушить ее.

Почему изначальное предназначение шнурков оказалось так надолго скрытым от меня — ведь все же ясно как божий день!.. И Кико… Он все время подсовывал мне подсказки, только я этого не замечала. Музыкальная шкатулка, рисунки, чайная роза на окне, открытка «Он следит за тобой» (нет, об открытке лучше не думать). И он привез меня на остров не потому, что этого захотела я, а потому что этого захотел он сам. Но какова его роль во всем этом дерьме? «Пффф» — вот как она называется. И если уж он хотел, чтобы я все узнала, почему не показал эту сраную комнату сразу?.. И кто общался со мной все это время — мальчик-мечтатель или книжный урод?

Мальчик-мечтатель Мальчик-мечтатель Мальчик-мечтатель.

Книжный урод еще может обучиться игре в маджонг, но справиться с китами ему не под силу. И почему они замолчали, киты?

А они замолчали. Посвистывания и пощелкивания больше не слышно. Я чувствую себя брошенной, одинокой и несчастной, ведь я совсем не отважная.

Мальчик-мечтатель не причинит зла своей подружке, убеждаю я себя. Мальчик-мечтатель сентиментален. Неприхотлив и довольствуется малым. Пятьюдесятью евро за уборку дома и поздравлением с будущей Пасхой в качестве бонуса. Или это — плата за молчание?.. Ведь конверты подписаны ровным и четким почерком, и это — тот же самый почерк, каким сделаны надписи на мини-кассетах: «Maria», «Gisela», «Piedad».

Папка.

Она спрятана под грудой шнурков, и поэтому я не сразу нахожу ее. А найдя, не сразу решаюсь открыть. Папка заляпана чем-то жирным — так же, как и кассеты. И я снова вижу тот же ровный, ни в чем не сомневающийся почерк: «Maria», «Gisela», «Piedad» . Меньше всего мне хочется открывать эту папку, ведь я совсем не отважная.

Давай, Ти!..

Если что и утянет меня в воронку адовой двери, так это — фотографии из папки. Обычного альбомного формата, с хорошим разрешением. Но Мария, Гизела и Пьедад на них вовсе не счастливы.

Они мертвы.

Мертвее мертвого, с багровыми рубцами на шее. Такой же был у Маноло и у недо-трупа в букинистическом, я не хочу этого видеть.

Не хочу!

Кажется, я выкрикиваю эти слова. Безостановочно. Перед адовой дверью, приоткрытой уже не на один палец — на два или целых три. Я кричу и не могу остановиться, я закрываю уши ладонями и закрываю глаза, но не целиком, оставляя маленькую щелку, подобно щели в адовой двери. Поэтому и чувствую легкое движение и вижу человека, заслонившего меня от входа в преисподнюю.

Кико.

Он стоит передо мной, приложив палец к губам. Мальчик-мечтатель, мой единственный друг.

— Что происходит, Кико? Что здесь происходит?

Кико проводит указательным и средним пальцами по лбу. А потом — по шее. И снова прикладывает палец к губам. И пятится к адовой двери. И скрывается за ней. Мальчик-мечтатель оказался храбрее отважной девочки, и это единственный случай, когда он оказался храбрее. Но я не последую за ним. Я буду ждать его, глядя из окна на поле, где запускают воздушных змеев. Возможно, он еще вернется. Если не сейчас, то через миллион лет.

Кико появляется намного раньше: уже без комбинезона — в джинсах и своей нелепой куртке. И на ногах у него сиреневые ботинки. Чертовы «Kowalski», так и не доставшиеся ВПЗР. В первый момент я испытываю облегчение, но только в первый. Сиреневые ботинки — не деталь. Деталь — флакон туалетной воды «Strictly Private», которыми она пользуется последний год. ВПЗР тащит в свои романы все, что ей нравится здесь и сейчас, — духи, кухню, фильмы, книги и модные лейблы, не везет только сигаретам: слишком уж они дешевы, любой интеллектуальный квест, любой триллер-шарада брезгливо выбросят их, даже не распечатав пачки.

Вот что мне не понравилось в висящих на стене вырезках из газет Отсутствие дат. Я почему-то знаю, что между каждым исчезновением разница в год, а в газетных клочках ни одной даты не указано. Мария — из Сан-Себастьяна, Пьедад — из Валенсии и лишь место жительства Гизелы Витгенштейн, профессора права, не указано.