Всё тот же сон

Я действительно не имел. Ведь это ж надо суетиться.

В конце концов, купил за восемь рублей переплетённый ксерокс (таких высоких цен на изданные книги в то время практически не было).

А с «Нервом» всё по-прежнему. Буря не стихала. Не вынесли книгопродавцы. Начальник «Союзкниги» подал рапорт на имя Б.И. Стукалина с просьбой разрешить «Современнику» напечатать ещё сто тысяч, а то от просьб, жалоб и угроз нет спасения.

И вот докладная записка с резолюцией председателя Комитета у меня на столе.

Резолюция Стукалина, исполненная чёрной перьевой авторучкой, гласила кратко:

Я долго смотрю на эту резолюцию. У меня в голове лёгкое кружение. И пальцы тянутся к перу. Ой, не вводите меня во искушение! Ведь одно, только одно короткое и точное движение руки — и перед цифрой 50 так просто возникает единичка. И это ничтожное движение приводит к появлению на свет — мгновенно и ниоткуда, но абсолютно реально — СТА ТЫСЯЧ дополнительных книжек Владимира Высоцкого.

И это могло бы пройти! Но я не сделал.

Служебная поездка в Белоруссию вышла сюжетной. Первый — неоконченный — сюжет случился в поезде. В купе нас было три мужики и дама. Вот дама-то сюжет собою и явила. Она была из Минска и возвращалась из Москвы. С тех пор я твёрдо и навеки (во всяком случае до того, как всё испортил Лукашенко) уяснил себе, что в Белоруссии произрастают женщины невероятной красоты.

Как бы это сказать? Молодая, юная, но не девушка, а именно женщина… Нет, сказать не берусь. Но поверьте за просто так. Я всё глядел и вглядывался. И думал, что не может такого быть. Я ведь очень придирчив, — говорил я себе. Должно же быть что-то не так! Ну, ноги, например, подводят часто. Или грудь пышновата… Или, в конце концов, хотя бы дура! То есть на лбу своём начертала: оставь надежду навсегда…

А здесь — ну, ничего такого. Во всём — не то что совершенство, а хуже — безупречная живая прелесть.

Мои попутчики взыграли. Взлетел словесный фейерверк. Я тоже озверел, но стал в засаде. И когда у моих соперников первое дыхание кончилось, а женщина чуть-чуть разогрелась, я вышел из кустов и вдарил по пристрелянным целям.

Второе дыхание у соперников моих прервалось, не открывшись. И пел я арию за арией, а мужики сидели, лишённые дара слова. Им некуда было вступить.

И потом, когда мы вышли из купе и она легла… О, Боже! Она лежала на нижней полке против нижней моей, лицом ко мне. Да что там лицом! Она на локоток облокотилась и слушала меня, а бретелечки на рубашечке, из вздохов состоящей, так трогательно тонки!

И так мы с нею переспали.

Наутро меня, конечно же, встречали. И я, засуетясь, отношения с ней не подтвердил: не взял ни адреса, ни телефона. Хотя, конечно, не в одной суете было дело. Не знал я просто, что делать с нею в Минске. Ведь у меня денег было — только бы в командировке прокормиться.

Второй сюжет отыскался в издательстве «Беларусь», которое я, собственно, и инспектировал. Сюжет этот краток. Когда я свою миссию закончил, то поделился сначала впечатлениями с главным редактором. Я сказал…

А дело в том, что, заглядывая в редакции, я поражался сходным картинам: сидит за шатким столиком здоровенный мужик, седой, всклокоченный, свирепый, и держит в пальцах, толстых, как сардельки, перо — как будто бы запал гранаты…

И вот я главному редактору сказал — легко так, деликатно:

— Не думаете ль, мол, вы подумать о некотором, что ли, слегка — омоложении, точнее, о некотором качественном усовершенствовании редакционного состава?

На что, изумлённый моим вопросом, главный редактор возразил:

— Да что вы! У нас отличный редакционный состав. Все партийные, все бывшие партизаны!

А третий сюжет — отчасти фронтовой.

Закончил я инспекцию, а пока инспектировал, с директором издательства сдружился. Звали его Антоненко. Славный такой человек.

И вот, накануне отъезда он мне и говорит. А надобно напомнить, что вообще-то наши все командировки всегда в республиках сопровождались угощеньем. По степеням размаха застолья республики немного различались: первенство, пожалуй, было у казахов, хотя они его с узбеками делили. Грузины тоже подпирали. Киргизы скромно признавались, что они далеко не узбеки. Прибалтийцы же брали изяществом. Украинцы только снисходили, да и то не всегда. Белорусы были просты: экскурсия в Хатынь, а на обратном пути заезд в «Партизанскую землянку» — ресторан при дороге, и водка стаканами, бульба и что-то ещё — всё от пуза.

Антоненко сказал:

— Знаете, не люблю я эти рестораны. Как вы смотрите, если мы так вас проводим: у меня дома посидим. Я ж холостяк, один живу. Возьмём ещё нашего завпроизводством, хороший мужик… Посидим. Мне с деревни прислали домашнего сала, картошечки. Как?

Я с радостью согласился.

И мы посидели.

На вокзал провожал меня завпроизводством, и мы успели в буфете выпить ещё по коктейлю.

Всё было нормально, и я вошёл в вагон. Дам в купе не было. Над моей нижней полкой должен был разместиться почти молодой человек мужского пола, абсолютно стандартного типа. Пока что он сидел на моей полке слева, ближе к дверям. Верхнюю полку напротив занял тоненький вьетнамец и сразу затих. Нижний же мой визави заслуживает нескольких подробностей.

Был он зрел, явно старше меня, но несильно. Огромен и мужиковат. И только мы тронулись, он извлёк из дорожной сумки бутылку шампанского.

О, господи! — подумал я. — Ещё и шампанское… Не много ль на сегодня?

Но визави не стал никого утомлять. Он молча и тихо откупорил бутылку, а затем интенсивно высосал из горлышка всё содержимое. Потом он огляделся. И увидел меня. Я был скромен и тих. Но всё-таки я не понравился.

Конечно, я был виноват. Дело в том, что к этому часу я лет уже пять носил подобие бородки, скрывающей слабохарактерный мой подбородок. Ко мне по этому поводу всё время приставал секретарь парткома Госкомиздата СССР, хоть я и не состоял в его партии. И вот опять моя бородка, увы, не показалась.

Всё дело было именно в ней. Он в ней сосредоточился. И говорил обидные слова. Что, дескать, как же так?! Какой человек нехороший! Таким не место в нашем обществе! Et cetera.

Я скромно и терпеливо молчал. Сосед мой слева попробовал вмешаться, но сильный человек, напротив, ещё сильнее возбудился и выразился так:

— Я не за то воевал, чтобы такие вот типы бородки себе отпускали!

Тут надо пояснить, что к этому времени слова война и воевал, могли относиться исключительно к Отечественной войне. Ещё Афганистана не было. А мой нелюбитель был слишком, пожалуй, молод. Хотя, как знать, может быть, в самом конце чуть-чуть и зацепил… Но я вопрос поставил в иную плоскость. Когда он снова повторил, что воевал, я вежливо спросил:

— А на чьей стороне?

Последовал дополнительный взрыв уже с невыносимыми словами. А я, повторюсь, тем временем дошёл до вежливости.

Я ударил правым боковым в левую скулу, а когда он покачнулся в сторону дверей, удержал его левой рукой за горло и, помня, что он велик и, видимо, силён, присовокупил освободившуюся правую. Он послушно лёг на спину, и я его немного подержал. Потом я сел на положенное мне место.

Дальше была партийная дискуссия. Сосед мой слева громко и внушительно осуждал поверженного и говорил, что он, как коммунист, конечно, против насилия, но сколько же можно терпеть? Поверженный сказал, что он, мол, тоже коммунист. А левый возразил:

— Вы хулиган, а не коммунист!

Увидя, что дело приняло партийный оборот, я успокоился и не стал им мешать, благословив своё невступление, дающее свободу не участвовать в дебатах.

Левый мой сосед перешёл на свою вторую полку, и поверженный лёг — уже самостоятельно. Но дискуссия длилась, и я под неё заснул.

Пробуждение было не из приятных. Мало того, что надо носом к носу вставать с побитым защитником родины, так я ж ещё припомнил и осознал, что я в командировке и весь собою представляю Государственный Комитет Союза ССР! И чем всё это кончится? Да мой же Комитет с ума сойдёт!