Всё тот же сон
Всё тот же сон читать книгу онлайн
Книга воспоминаний.
«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.
Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.
Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…
Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.
Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Она горько винит тебя за то, что ты бросил её в духовном смысле, что ты не находил времени для неё, не старался развивать. Мне долго пришлось убеждать её в том, что такой уж ты есть и что твой сын, который живёт с тобой, получает от тебя не больше. В итоге Наташа подвела черту под разговором, сказав: «Значит, папочка у нас самая главная зелёная какашка»…
29 июня 1983 года
…Просто плакать хочется при мысли, что ты не здесь, не плаваешь с Алёшкой, не возишься в саду. Он прекрасно держится на воде, заплывает очень далеко, но правильности плавания его надо учить. И ещё он обзавёлся приблудным котёнком, и его страсть (неудовлетворённая нами в Москве) к животным нашла своё применение…
9 августа 1983 года
…Выслал деньги. Попробуй отнестись к ним с любовью и ревностью: не отдавай их в чужие руки.
Любовью дорожить умейте!..
13 августа 1983 года
…С деньгами полный швах. Я стараюсь относиться к ним с любовью и не отдавать чужим людям, но возникает вопрос о продавцах: чужие ли они? Они всё-таки родные, но много берут. И билеты на поезд — с переплатой. Для Алёшки места не будет, придётся провести с ним две ночи на одной полке. Я это вынесу. Но к тому времени, как от тебя пришли деньги, я уже была должна…
…Не расстраивайся — прорвёмся!
Целую тебя крепко, Наташка с Алёшкой тоже целуют тебя.
13 августа 1983 года
…Алёша, говорят, что ты плаваешь хорошо, но неспокойно. Барахтаешься и хлебаешь воду. Учись плавать медленно и расслабленно… Выброс руки, гребок и — скольжение, отдых. Потом медленно и далеко пошла вторая рука… гребок — сколь-же-ние… Спокойно, не торопясь, взял воздуху и снова: одна рука — скольжение, вторая — скольжение… А про ноги не думай, они сами по себе автоматически стригут воду. Когда привыкнешь плыть медленно, плавно, спокойно, тогда ускоряй движения, отрабатывай скорость…
Здравствуй, любезный сын Алёша! Был я недавно в Литературном музее на Петровке. Там устроили вечер звукозаписи — слушали с пластинок и плёнок стихи и песни Булата Окуджавы о войне. Зальчик крохотный, народу набилось много. Вёл этот вечер человек по имени Шилов — я его не знаю. Вёл очень хорошо, много рассказывал интересно, и было так хорошо слушать даже давно знакомое и знаемое наизусть, потому что, когда слушают песню или стихи сразу несколько десятков разных людей, но не случайных, а любящих этого автора, возникает между ними общность сопереживания — и всё воспринимается как-то по-новому.
Но всё-таки мне в этом зале кого-то не хватало. Я, знаешь, давно привык всё самое важное, особенно в искусстве, «сопереживать» с мамой (с твоей мамой). Но тут я вдруг ощутил почему-то не её отсутствие, а… твоё. Мне очень захотелось, чтобы ты оказался рядом со мной. Это никак не в обиду маме — просто, как я понял потом, означает то, что ты вырос и я ищу в тебе друга. Ты, может быть, не всё бы понял, а может, и наоборот — понял бы гораздо больше, чем я бы мог предположить. В общем, очень захотелось мне с тобой поговорить обо всём, услышанном вместе.
У тебя сейчас очень интересная жизнь и очень важный её период: подходит к окончанию детство, начинается то, что называется отрочество. Детство и отрочество — разные вещи. Тебе неплохо было бы прочитать две книги Льва Толстого, они так и называются: «Детство» и «Отрочество». У него есть ещё и «Юность». Толстой называл это: «три эпохи».
Я не слишком хорошо помню свои переходы из эпохи в эпоху: было такое время, когда люди (и я в том числе) мало думали, особенно о себе. Жизнь складывалась в основном из внешних обстоятельств, и они были однообразны — только несколько очерченных вариантов: школа (из класса в класс), институт; или — школа, ремеслуха (ремесленное училище), улица; или — школа, завод, армия (как у меня)…
Вот недавно я вычитал очень интересные мысли у Честертона, это английский писатель (1874–1936), один из умнейших людей на свете. В последний год жизни, в возрасте 62 лет, он пишет:
Я чувствовал всегда, что детство было моей настоящей жизнью, началом чего-то очень важного. Тогда я знал, а после забыл, что такое жить… Человеческая жизнь начинается светом и правдой; только потом мы вступаем в туман и сворачиваем в сторону.
Это созвучно Л. Толстому, который говорил, что человек рождается совершенным, а потом всю жизнь постепенно портится.
Честертон ещё пишет:
Отрочество — штука сложная и непонятная. Даже те, кто через него прошёл, не понимают, что же это было… Я начинал какое-нибудь в буквальном смысле дикое озорство, так и не зная, зачем я это делаю. Когда я впервые встретил на школьном дворе своего будущего лучшего друга, мы зверски дрались сорок пять минут, без всякой причины, не из мести (я никогда его раньше не видел, и позже он мне очень понравился), но по какому-то странному импульсу. Мы бились, пинались, катались в грязи, и всё это время сознание наше было беззлобным и ясным. Когда же мы устали вконец и он упомянул что-то из Диккенса, не то из другой моей любимой книги, мы завели разговор о литературе, который продолжается и по сей день.
Честертон удивительно точно определяет разницу между детством и отрочеством; у ребёнка есть жизнь, и есть игра («Давай поиграем!»), а у подростка жизнь становится игрой, и «он притворяется мужчиной, и бывалым мужчиной».
… ведь мы притворялись, что каждый из нас — независимейший джентльмен, живущий на собственные средства.
Эта игра часто переходит потом в эпоху юности, «джентльмен» так привыкает к игре, что уже совершенно в неё верит и в возрасте 18 лет говорит папе и маме: «Я женюсь. Я так решил».
Но самое печальное, что игра подростков в «бывалых мужчин» выражается чаще всего в трёх скверных вещах: они начинают курить, пить вино и говорить гадости о девчонках.
Я очень хорошо помню, как это делали мои товарищи, и рад, что у меня хватило тогда ума понять смехотворность такой игры и не принять в ней участия.
Вот этого я и тебе от всей души желаю: видеть глупость того, что глупо, смеяться над тем, что смешно, и не подчиняться законам стаи, оставаться самим собой. Хоть это и нелегко.
Часть третья
НА ПЕРЕВАЛАХ
Двадцатое ноября
Мы возвращались с работы. Я из своего ЦИНТИхимнефтемаша, Ирка из «Бюро внедрения». Случайно сошлись на автобусной остановке, уже возле дома (мы жили теперь в Коньково). Сошлись и порадовались встрече. Весело болтая, шагали домой. Поднимаясь в лифте к нашему одиннадцатому этажу, я продолжал болтать, а Ирка вдруг забеспокоилась, ей что-то послышалось. Двери лифта раскрылись, и звук определился. Это орал полуторагодовалый наш Алёшка (было слышно из-за дверей). Моё настроение не переменилось (подумаешь, ребёнок орёт!), а Ирка стала судорожно попадать ключом в замок. Она влетела первой и сразу кинулась к ванной, откуда шёл крик. Я, ещё спокойный, прошёл туда же.
