Клоун Шалимар

Новость об аресте Шалимара заняла почетное место на первых полосах газет и позволила измочаленному уличными беспорядками департаменту городской полиции набрать очки в момент, когда он больше всего в этом нуждался. К этому времени глава департамента Дэрил Гёйтс, в начале упрямо не желавший покидать свой пост, был отправлен в отставку. Был уволен и лейтенант Майкл Мулин, чей отряд полицейских, испуганный превосходящими силами бушующей на углу Флоренс и Норманди толпы, позорно отступил. Материальный ущерб, нанесенный городу, составил один миллиард долларов. Ущерб, нанесенный карьере майора Брэдли и верховного судьи Рейнера, не поддавался определению в валюте, он был невосполним. В подобной ситуации успех лейтенанта Джинивы и сержанта Хилликера по поимке убийцы был подан газетчиками как беспримерный подвиг и свидетельство того, что в полиции есть не только ублюдки вроде Куна, Пауэлла, Брисено и Уинда, зверски избившие Родни Кинга, но и честные, хорошие парни. Сам Родни Кинг выступил по телевидению с призывом заключить перемирие.

— Давайте попробуем успокоиться, — воззвал он к телезрителям.

Интервью с лейтенантом Джинивой и сержантом Хилликером стало гвоздем последнего в мае ночного ток-шоу. На вопрос ведущего Джонни Карсона, способна ли, по их мнению, полиция Лос-Анджелеса вновь завоевать доверие жителей города, сержант Джинива ответил, что, безусловно, способна, а сержант Хилликер, энергично ударив сжатым кулаком правой руки по ладони левой, прибавил: «И то, что злостный преступник пойман и сидит сейчас за решеткой, служит тому живым подтверждением».

Засим последовал краткий период распродажи маек с изображениями Тони и Элвиса на пляже Венеция в Мелроузе. Один из телевизионных каналов заявил о проекте фильма об Элвисе и Тони, где главные роли должны были исполнять Джо Монтенья и Деннис Франц. Клоун Шалимар с удивительной быстротой превратился в фишку в политической игре, и Кашмира Офалс, которая теперь считала своим только это имя, о чем и известила всех своих знакомых, Кашмира, родители которой были подло убиты, чувствовала, как в ней нарастает раздражение всем происходящим. Нечто, проникшее в нее в тот момент, когда она стояла на коленях у материнской могилы, было для нее чрезвычайно важно и требовало решительных действий. Теперь величайшие события ее жизни процедили сквозь сито политики, и в сухом остатке оказалась лишь болтовня о коррупции, о червоточине в полицейских рядах и честных копах Хилликере и Джиниве. Земной шар не перестал вращаться, и мир беспощадно продолжал свой путь. Макс для него уже не существовал, и Бунньи Каул — тоже. Героями дня сделались Элвис и Тони, они и присвоили себе злодея клоуна Шалимара. Он стал для них, можно сказать, хеппи-эндом — счастливым завершением их карьеры, их самым крупным кушем, который придал их жизни смысл, тем самым отняв этот смысл у ее собственного существования. Одна у себя в квартире, Кашмира в ярости колотила кулаками об стену. Как она себя ощущала? Погано. «Нужно ему написать, — решила она. — Пусть знает, что я жду. Пусть знает, что он мой».

Я собираюсь рассказать тебе об отце. Тебе следует побольше узнать о человеке, с которым ты вступил в тесные отношения и принес ему смерть. Ему и так оставалось жить недолго, но тебе не терпелось, ты жаждал крови. Ты отнял жизнь у великого человека, и тебе надлежит знать о ней больше. Я собираюсь сообщить тебе то, что он рассказывал мне, когда я была совсем маленькой, — о вхождении в дворец Власти. Я также расскажу тебе об его нелепом увлечении мифическими людьми-ящерицами, которые, как он был убежден, жили когда-то под Лос-Анджелесом. Я намерена в компании с ним и с тобой перелететь во Францию времен Сопротивления, что, думается, ты найдешь для себя небезынтересным. Полагаю, все свои подвиги ты оправдываешь тем, что совершал их во имя свободы, так что тебе, наверное, будет любопытно узнать, что мой отец тоже был борцом за свободу. Я хочу, чтобы ты узнал какие песни он пел, например про жаворонка, и какую еду он любил больше всего (это был штрудель с рислингом и баранина в меду — блюда его эльзасского детства); хочу, чтобы ты узнал, как он спасал жизнь своей дочери и как дочь любила его. Я буду засыпать тебя письмами, буду писать и писать, они станут твоей совестью, станут травить тебе душу и мучить, они превратят твою жизнь в ад до того самого часа, пока, если все пойдет как должно, ее у тебя не отберут. Даже если ты не станешь их читать, если тебе их не отдадут или ты будешь рвать их в клочки, они все равно копьями вопьются тебе в сердце. Мои письма — это проклятия, и они иссушат тебе душу. Мои письма — это грозные предупреждения, и они непременно вселят в тебя ужас, а я не перестану писать, пока ты не умрешь. Может, я буду писать их и после, буду писать их твоему корчащемуся в аду духу, и они будут мучить тебя сильнее адского пламени. Тебе никогда больше не увидеть Кашмира, но я, Кашмира, здесь, рядом, и ты будешь жить во мне, письма мои станут для тебя тюрьмой более страшной, чем та, в которой ты сейчас, они станут твоей одиночной камерой. Тяготы твоего теперешнего тюремного заключения ничто по сравнению с теми, которые ты будешь испытывать от моих писем. Тебе знакома песенка Хаббы Хатун о пронзенном сердце: «О, стрелок, грудь моя открыта твоим стрелам. Они пронзают меня, отчего ты так жесток?» Так вот, теперь я — стрелок, и моя цель — ты, только стрелы мои пропитаны не любовью, а ядом ненависти. Мои письма — это стрелы ненависти, и они найдут тебя.

Я — твоя темная Шехерезада. Я буду писать тебе день за днем, ночь за ночью, но не с тем чтобы спасти свою жизнь, а для того, чтобы взять твою, чтобы ядовитые змеи моих снов обвились вокруг твоего тела и зубы их впились тебе в шею. Можешь сравнить меня, если желаешь, с принцем Шахрияром, а себя с его молодой женой, потому что голос моих писем будет преследовать тебя даже во сне. Каждую ночь я буду петь тебе о том, как ты умрешь. Ты меня слышишь? Слушай мой голос. Каждый день и каждую ночь до самого твоего смертного часа я буду шептать тебе в ухо. Твой голос больше не гудит у меня в голове. Теперь это ты будешь слышать меня постоянно.

Клоун Шалимар в ожидании суда провел в центральной тюрьме города на Бушет-стрит полтора года. Он был помещен в секцию семь-ноль-ноль-ноль, где содержались особо опасные преступники. На ногах его были цепи, и еду ему подавали прямо в камеру. Раз в неделю ему отводился час на физическую разминку. Первые несколько недель заключения узник пребывал в чрезвычайно возбужденном состоянии, часто кричал по ночам, жалуясь, что в голову его проникла демоница, которая всаживает ему в мозг раскаленные копья. Как склонного к суициду, его перевели под круглосуточное наблюдение и назначили транквилизатор ксанокс. На вопрос, не хочет ли он, чтобы его навестил священнослужитель одной с ним веры, он ответил согласием. К нему допустили молодого имама с Фигуэра-стрит, и тот сообщил, что заключенный выразил искреннее раскаяние в содеянном и признал, что в силу плохого знания английского неверно истолковал некоторые высказывания Максимилиана Офалса по поводу Кашмира во время его телевизионного выступления и вбил себе в голову, что его следует уничтожить как врага мусульман. Таким образом, совершенное убийство стало следствием недостаточного знания языка, и узника мучает раскаяние в содеянном. Однако во второе посещение имам застал своего подопечного, несмотря на ксанокс, в состоянии крайнего возбуждения: тот общался с невидимым собеседником, судя по всему женщиной, говорил по-английски, причем достаточно хорошо, так что его предыдущее утверждение о недопонимании стало выглядеть весьма сомнительно. Когда имам сказал ему об этом, заключенный впал в бешенство, и пришлось вызывать охрану. После этого случая молодой имам не захотел его навещать, а сам узник отказался видеть кого-либо другого, хотя почтенный член Латино-мусульманской ассоциации Лос-Анджелеса Франсиско Мохаммед, время от времени посещавший тюрьмы, выразил готовность зайти к заключенному по первому его требованию.