Дом на улице Гоголя (СИ)

— Ты это серьёзно?!

— У меня нет оснований не доверять Герасиму... Не было. Ты же не станешь спорить со мной о том, что Герман был весьма здравомыслящим человеком? Так вот, он совершенно серьёзно относился к загадкам времени. Ответь: почему вы приехали перезахоранивать Ивана Антоновича только осенью девяносто первого — умер-то он весной? Это ведь Гера таким образом всё устроил, что раньше приехать не получилось. Не так ли?

— Вообще-то... так.

— От странников во времени, вызывающих твоё недоумение, митяевский учитель знал, что в августе девяносто первого в стране произойдут события, в результате которых Прошкин потеряет своих покровителей в спецслужбах и станет неопасен. Самое занятное, что Пастухов говорил о двоевластии, о двух президентах страны. В восемьдесят седьмом, когда он это сообщал, у нас имелся только генеральный секретарь, и ни одного президента. А тут сразу два! — это же бред полный. Но ведь в точности так всё и произошло. Невероятно, но факт: несколько месяцев страна имела двух президентов одновременно. Гера дождался августа, и понял, что осенью можно ехать в Россию: теперь до них с Юлей никому нет дела.

— То, о чём ты сейчас говорил — вы обсуждали это с Германом? Или ты что-то достраиваешь, домысливаешь? — Наташа, недоверчиво.

— Осенью девяносто первого, в Загряжске, мы обстоятельно говорили с Герасимом обо всём этом, — Сергей, спокойно. — Спустя два года его стараниями меня вызволили из подвала — ты ведь знаешь об этой дикой истории? — Наташа сдержанно кивнула. — Герман тогда приезжал в Киев, и говорил о связи временной ловушки, в которую угодили они с Юлей, и событий, происходивших с тобой и со мной. Не смогу пересказать его тогдашние слова даже приблизительно: не в лучшей форме я находился. Смысл того, что Герасим говорил: неслучайность жизненных событий и пересечений судеб, детерминированность и свобода выбора, расплата за слабость и невнимательность в точках бифуркации — в особых моментах жизни, когда малейший неверный шаг может стать фатальным.

— Про точки бифуркации Герман и мне говорил. Но ведь про то, что это были решающие выборы, понимаешь лишь задним числом.

— Вот-вот. Если жить осознанно, отслеживать отдалённые результаты своих поступков, постепенно развивается особого рода внимание, которое не позволит пропустить точку бифуркации. Это Герины слова. Его непосредственный опыт переживания того, что по незнанию других слов я могу обозначить как мистическое, был невелик, но этого хватило, чтобы Герман научился за разрозненными событиями, за хаосом эмоций и поступков, рассматривать закономерности, выстраивать логические цепочки, парадигмы. Мало того, что это помогало ему совершать меньшее количество неверных шагов, ещё и выводило на прогнозирование. Знаешь, о чём он предупреждал меня тогда, в Киеве? — о петле, в которую я угодил, и из которой очень сложно выбраться. «Тебе предстоит трудное время, Серёга, — сказал он. — У тебя нет, и ещё долго не будет ни малейшей возможности расслабиться и ждать пока всё рассосётся само по себе. Не рассосётся. Молоти изо всех сил лапками, Серёга, взбивай сметану, рано или поздно она превратится в масло. Ты нащупаешь под ногами опору, и только тогда сможешь снять петлю со своей шеи».

— Неужели даже так — буквально? — удивление Юли.

— Получается, что так. А ведь я слышал его. То есть слышал не только слова. Помнил и слова, и то, что они с собой несли, долго, а потом сдался, как-то сразу и вдруг.

— Так. — Наташе совсем не хотелось, чтобы Сергей погрузился в сокрушительные воспоминания. — Обо всём этом мы ещё успеем поговорить. А теперь о Юрчике. Чем он может помочь Юле?

— Тебе должно быть известно, что после того, как Юля с Герой вечером уехали из Митяева, ночью туда рванул Юрчик. И обнаружил там труп Пастухова.

— Да, я в курсе. Юля по этому поводу говорила: «Вот, считала его славным парнем, но вертопрахом, пустельгой, а он взял и совершил геройский поступок».

— Так вот, Юрчик прихватил из Митяева некий прибор и несколько тетрадей с записями. Устройство было знакомо Юле — она говорила, что Пастухов своим блокиратором спас её от безумия. Вывезти прибор из страны не получилось, и он остался на сохранении у Юрчика. Сначала полагали, что, когда твой муж по делам благотворительного фонда в очередной раз поедет в Советский Союз, Юрчик передаст ему блокиратор. Но необходимости в нём у Юли не возникло — она и Гера, вернее, они с Герой обошлись своими силами. А временной блокиратор Пастухова до сих пор хранится у Юрчика. Кажется, этому загадочному устройству настала пора вновь появиться.

— Допустим, временные петли действительно реально существуют. Допустим, что Юля действительно из них в своё время выпуталась. В таком случае, можно только догадываться, какого труда это ей стоило. — Наташа говорила медленно, с трудом осмысляя новую информацию. — Сейчас, после тяжёлой утраты, её отбросило назад, в кашу из времён и событий. Приходим добрые мы, устанавливаем некую конструкцию, о назначении которой не имеем ясного представления, механическими манипуляциями внедряемся в проблемы, о которых также не имеем ясного представления. А что в результате нашего вмешательства станет с той трудной душевной работой, которая вывела Юлю к собственным ресурсам? Сравни язык Юлиной журналистской поры и тот, каким она пишет о Платонове — это же всё равно, что сравнивать плоскость и объём. Серёжа, ты уверен, что мы можем рискнуть и ударить молотом по хрупкому, эфемерному, чему мы и названия подобрать не сумеем, но чем и жив человек?

— Это только скорая помощь, Наташа. Никаких кардинальных перемен не произойдёт — ведь эту штуку уже применяли к Юле, так что приблизительный эффект процедуры спрогнозировать можно. Механическое вмешательство, говоришь? Да, механическое, но оно необходимо только для того, чтобы настоящее время выделилось из сплетения ложных времён. Хотя, по правде говоря, я думаю, что «настоящее», «ложное» — очень условные определения. Вполне возможно, что время, в котором Герасим отбывал срок в лагере, не менее настоящее, чем то, в котором мы втроём учились на архитектурном факультете. Как думаешь, было ли в том времени место для тебя и для меня? — ведь случайных пересечений судеб не бывает.

— Ой, не запутывай меня вконец, Серёжка!

«Серёжка»! — она произнесла забытое «Серёжка», и утраченное безвозвратно сразу стало казаться Сергею ещё возможным. И так захотелось выдохнуть: «Наташенька!», но он сказал только:

— И ещё. Не только горе выбило Юлю на прежние мытарства. Их было двое, они вдвоём утвердились в жизни, а теперь ей нужно начинать всё заново, уже одной. Так что лёгких путей мы ей не готовим, только отводим от черты, за которой — безумие. У тебя есть телефон Юрчика? Давай не будем затягивать, разъясним ему ситуацию, попросим захватить с собой пастуховскую тарелку, чтобы с кладбища — и сразу к Юле. Сил же нет смотреть на её мучения.

И было скорбное молчание на кладбище, и Юрчик, теперь уже не Юрчик, а отец Георгий, приехавший с матушкой Калерией из Митяева, из своего прихода. И был долгий сон Юлии в доме на улице Гоголя — чтобы не пугать сыновей репродуктором сороковых годов, зачем-то установленным у изголовья матери. И было пробуждение, ещё более тяжёлое, чем все предшествующие после смерти мужа пробуждения: беспощадно прояснившимся сознанием Юля окончательно осознала, что мужа у неё больше нет. И предстоял путь, требовавший долгого её пребывания в Загряжске.

Наташу опыт применения пастуховской «тарелки» в странничестве подруги не убедил.

— Допускаю, что Пастухов создал хороший аппарат, работающий на биофизическом уровне. Я знаю, сейчас в Европе применяются такого плана приборы. Возбуждённым клеткам мозга навязываются здоровые биоритмы, задаётся правильный алгоритм их работы. Всё остальное — про странницу во времени, про временные карманы — или способ не говорить пациенту, что его психика повреждена, — чтобы не пугать — или фантазии самого Пастухова. Возможно, он был гениальным полусумасшедшим учёным — сам не понимал, что создал. Всегда такие были, и всегда будут.