Комната

— Ма?

— Да, устала, — отвечает она. — Это была моя ошибка.

— А теперь ты больше не чувствуешь усталости?

Она снова молчит, а потом говорит:

— Чувствую. Но это хорошо.

— А ты придешь к нам покататься в гамаке?

— Приду, и очень скоро, — отвечает Ма.

— Когда?

— Пока не могу сказать, все будет зависеть от того, скоро ли я поправлюсь. А у бабушки все в порядке?

— Да, и у отчима тоже.

— Это хорошо. А что у вас новенького?

— Все, — отвечаю я.

Она смеется, я не знаю почему.

— Тебе там хорошо, Джек?

— Солнце сожгло мне кожу, и еще меня укусила пчела.

Бабушка закатывает глаза. Ма говорит еще что-то, но я не слышу.

— Я должна идти, Джек, мне надо поспать.

— А ты проснешься?

— Обещаю, что проснусь. Я так… — Ее голос срывается. — Я скоро снова позвоню тебе, хорошо?

— Хорошо.

Больше она ничего не говорит, и я кладу телефон на стол. Бабушка спрашивает:

— А где твой второй ботинок?

Я смотрю, как под кастрюлей с лапшой танцует оранжевое пламя. Спичка с обугленным загнувшимся концом лежит на столе. Я сую ее в огонь, она шипит и снова вспыхивает, и я бросаю ее на плиту. Маленькое пламя становится почти невидимым, потихоньку перемещается по спичке, пока она вся не становится черной и над ней не поднимается дымок, похожий на серебряную ленту. Запах просто божественный. Я беру из коробки другую спичку, зажигаю ее от огня, но на этот раз держу ее до тех пор, пока она не зашипит. Это — мой собственный маленький огонек, который я могу унести с собой. Я рисую спичкой круг в воздухе, думая, что она погасла, но она снова вспыхивает. Пламя разгорается и охватывает всю спичку. Вскоре на ней образуются два языка пламени, а между ними — маленькая красная полоска на дереве…

— Эй, ты что делаешь?

Я вздрагиваю, это кричит отчим. Спички в моих руках больше нет. Он наступает мне на ногу. Я кричу от боли.

— Она упала на твой носок.

Он показывает мне скрученную спичку и потирает мой носок в том месте, где появилось черное пятнышко.

— Разве твоя Ма никогда не говорила тебе, что с огнем играть нельзя?

— А у нас его просто не было.

— Чего не было?

— Огня. Настоящего.

Он с удивлением смотрит на меня.

— А, понимаю, у вас была электрическая плита. Как это я раньше не догадался?

— Что случилось? — входит бабушка.

— Джек изучает кухонную утварь, — отвечает ей отчим, помешивая пасту. Он берет какой-то предмет и смотрит на меня.

— Это терка, — вспоминаю я.

Бабушка накрывает на стол.

— А это что?

— Толкушка для чеснока.

— Не толкушка, а давилка. Давить — это гораздо сильнее, чем толочь. — Он улыбается мне. Он ничего не сказал бабушке о спичке, то есть соврал, но по уважительной причине — чтобы мне не попало. Он берет еще какой-то предмет.

— Еще одна терка?

— Нет, это соковыжималка для цитрусовых.

— А это что?

— Это… ус.

Отчим цепляет лапшу и пробует ее.

— Мой старший брат, когда ему было три года, вывернул на себя кастрюлю горячего риса, и кожа на руке у него так и осталась морщинистой, словно чипсы.

— Да, я видел чипсы по телевизору.

Бабушка в изумлении смотрит на меня:

— Никогда не поверю в то, что ты ни разу не ел картофельных чипсов. — Потом она поднимается на ступеньки и начинает переставлять банки и пакеты в кладовке.

— Паста будет готова через две минуты, — говорит отчим.

— Ничего, горсточка чипсов не отобьет ему аппетит. — Бабушка спускается вниз с хрустящим пакетом и открывает его. Чипсы покрыты полосками, я беру один и откусываю корочку.

Потом я говорю:

— Нет, спасибо, — и кладу его назад в пакет. Отчим смеется, я не понимаю, что тут смешного.

— Мальчик хочет оставить место для моей домашней лапши, — говорит он.

— А можно мне вместо этого увидеть кожу?

— Какую кожу? — спрашивает бабушка.

— Ну, его брата.

— Он живет в Мексике. Он приходится тебе двоюродным дядей, так, кажется, это называется. — Отчим выливает воду из кастрюли в раковину, отчего над ней поднимается облако горячего пара.