Чужая шкура

Томления, соблазны, ужин в дюнах при свечах, запретная любовь и роковая тайна… Живописная смотрительница маяка все ждет мужа, погибшего в море… Заезжая Цирцея из Новой Англии строит дьявольские козни… Героиня таинственно исчезает, рассказчик в отчаянии уезжает во Францию… И однажды вечером — нежданная встреча на балу в Мулен де ла Галет…

Кот трется ушами о конверт в моей руке. Где-то позади меня, с улицы Лепик доносятся гидравлические вздохи и громыхания мусоровоза. Жду, когда оконная рама наконец перестанет дрожать, и аккуратно вскрываю письмо. Алкивиад мурлычет. С тех пор как я вернул сюда свой факс и его подстилку, он вновь стал со мной ласков. Ему было полгода, когда мы с Доминик примирились в зале «Плейель» и зажили по-прежнему, словно никакой Голландии никогда и не было. Кот тут же признал в ней хозяйку, а меня в ее отсутствие считал простым снабженцем. У меня дома, в Эсклимоне, он регулярно вытаскивал из-под лестницы ивовую корзинку, в которой я возил его в Париж. Я немного обиделся и спросил сельского ветеринара, характерно ли такое поведение для домашнего кота, но в ответ услышал только, что его следует называть не «домашним котом», а «котом европейского типа». Впрочем, женскую душу сей поборник политкорректности понимал ничуть не лучше, чем кошачье либидо: в прошлом году, когда Доминик выставила нас за дверь, он написал ей, умоляя принять меня обратно, «а то котик совсем перестал кушать».

— Как думаешь, Алкивиад? Вскрывать или нет?

Я замираю, уже было начав отклеивать клапан, в ожидании его решения. Он сверлит меня ореховыми глазами, щурится, тщательно вылизывает лапу и снова начинает мурлыкать. Отрываю край, вынимаю сложенный вчетверо скользкий листок глянцевой бумаги. Вверху штамп, напоминающий, что ради изготовления этой бумаги не было срублено ни единого дерева и что переработка отходов спасет нашу планету.

На мгновение я закрываю глаза. Из конверта пахнуло липой и инжиром, по этому неожиданно летнему аромату я пытаюсь угадать лицо, походку, возраст, но передо мной лишь лицо двадцатилетней Доминик. Вот она догоняет автобус с виолончелью за спиной. Вот играет для меня при свете костра, летней ночью на каменистом пляже. Вот плачет от волнения, прижавшись ко мне под зонтиком у почтового ящика в Кап-Ферра: мы только что получили карманную книжечку в голубоватой обложке. Наш «младенец» наконец напечатан, переплетен и отдан на съедение миллионам незнакомых людей — так нам казалось — и они никогда не узнают, что под именем Ришара Глена скрывается лауреатка второго приза Консерватории и студент-первокурсник из Ниццы.

Я снова открываю глаза. Экологичный листок успел раскрыться у меня в руках и теперь касается шерстки засыпающего старого котяры. Летящий почерк, неровные строчки, и старомодная манера соблюдать поля и абзацы. Это либо молоденькая студентка, которая еще не испортила себе руку работой на компьютере, либо учительница-пенсионерка, и у нее полно времени, чтобы написать нормальное письмо, жаль только рука дрожит, с этим она ничего не может поделать. Ни тот, ни другой вариант особо меня не вдохновляет.

Опустошенный, охваченный глубокой печалью, я перевожу взгляд на так и не застеленную, нетронутую кровать. Лиловое постельное белье Доминик хранит все складки, оставленные ей в последнюю ночь перед аварией, а подушка — нотку ее ванильных духов; каждый вечер я зарываюсь в нее лицом, встав коленями на сентябрьский номер «Домов и садов», раскрытый ею на странице с цикламенами, а сам сплю на диване в гостиной, чтобы не перебивать ее аромат своим запахом. Конечно, я жульничаю и раз в неделю пшикаю чуть-чуть ее духами «Эсти Лаудер». В парфюмерном магазине мне сказали, что линию «Юс Дью» скоро снимут с производства. Надо будет запастись. Да, все мои усилия и жертвы смехотворны, но только эти поступки еще поддерживают во мне желание жить. Смешное спасает нас, а не убивает.

Достав очки из кармана плаща, — я его так и не снял, — пытаюсь хотя бы на время чтения превратиться в того далекого юношу, которому адресовано письмо.

«Здравствуйте!

Не знаю, дойдет ли до Вас мое письмо. Я только что дочитала «Принцессу песков», нашла ее у подруги, к которой приехала на выходные, не знаю, кто Вы, что Вы за человек, написали Вы этот роман полгода, год или полвека тому назад; быть может, я обращаюсь к пожилому, всеми забытому господину, а может, к мировой знаменитости… Заранее прошу у Вас прощения, я совершенно не разбираюсь в подобной литературе и вообще впервые заглянула в книгу со столь «ongelofelijk» [12] обложкой (предпочитаю грубить по-фламандски). Первая Ваша фраза меня зацепила, иначе не скажешь, и я уже могла от Вас оторваться, вопреки снобизму зашоренной интеллектуалочки (что поделаешь, такова моя суть).

Однако я не представилась. Меня зовут Карин Денель, как Тур де Нель [13], но в одно слово, мне без трех дней восемнадцать, живу в Брюгге, учусь в Генте. Интересуюсь исключительно литературой, латынью и греческим, отлично понимаю, что в жизни это не поможет — все только и делают, что твердят мне об этом. У моих родителей отель с рестораном, бизнес процветает, и в перспективе они ждут от меня либо диплома школы гостиничного бизнеса, либо удачного замужества (ненужное зачеркнуть). Конечно, в этом нет ничего ужасного, но и приятного мало, и мне страшно хочется «упустить свой шанс», как они это называют. Наверное, творческому человеку легче хлопнуть дверью, сжечь все мосты, только у меня нет никакого призвания, я просто читательница, и хочу одного: прожить жизнь, витая в чужих мечтах. Что это — безумие, лень, преступление?

Уверена, что Вы были моим ровесником, когда написали «Принцессу». Можете смеяться, но я не решилась спросить о Вас в нашей книжной лавке, ни заглянуть в каталог издательства «Романтис». Мне не хочется думать, что до или после Вы опубликовали что-то еще, и эти другие Ваши романы оставят меня равнодушной.

Что мне так нравится в «Принцессе песков»? Все, что Вы ввернули помимо сюжета, просто так, впустую: легкие поклоны Гомеру, скрытые цитаты — словно камушки мальчика-с-пальчик, которые не всякий заметит (да, я хвастаюсь!). Наверняка и мне далеко не все удалось распознать. Я расшифровала историю с храмом — ссылка на название одной из глав у Гастона Леру, уже обыгранная Брассенсом («Без латыни храм уже не тот». Вы тоже его любите, да? Мне кажется, именно благодаря его песням я еще в детстве научилась наслаждаться словом). Угадала я тот намек в словах «насытился малым» (Людоед у Гюго, верно? «Коль матери понравиться хотите, дитя в котел совать повремените»), опознала Пенелопу с Итаки в смотрительнице маяка, напала на след Моби Дика, посмеялась пародии на Вергилия (эта царица клюквы явно из «Энеиды»; некрасиво с Вашей стороны, но вообще-то класс!) и поняла, что мы с Вами одного мнения о Джойсе.

Зато одну фразу я не поняла совсем: «произнесла она с пафосной гордостью второго номера, что радуется своей непарности». Это такая метафора или намек, к которому надо подобрать ключ?

Все, больше не буду умничать (я же предупреждала…), хотя могла бы еще кое-что сказать по сути и по форме… Но не хочу Вам докучать, слишком много во мне гордыни (да других недостатков хватает, включая непомерную любовь к скобкам). Черкните мне словечко, если хотите, чтобы я продолжила. Вполне достаточно одного слова «да», если времени у Вас мало, к тому же я вовсе не стремлюсь узнать о Вас побольше, и с Вашей стороны будет очень мило позволить мне двигаться на ощупь. Говорить загадками очень увлекательно, прекрасный способ развеяться. А не ответите — тоже не беда, и не волнуйтесь, преследовать Вас не стану. Все же я не Андре Акбо [14] и не крошка Сесилия.

Верите ли Вы в парапсихологию? Или, выражаясь не столь грубо, в знамения свыше? Мне захотелось что-нибудь почитать перед сном, и я зашла в библиотеку родителей Анук, моей подруги. Ни одна книга мне не приглянулась. Тогда я загадала, как в детстве: закрыла глаза, прогнала из головы все мысли и предоставила «потусторонним силам» (моей бабушке, Святой Терезе, Жоржу Брассенсу… и прочим ангелам-хранителям) управлять моей рукой. И вот, когда пальцы легли на корешок, я вдруг ощутила необъяснимую радость и открыла глаза. В руках у меня была «Принцесса песков». Я не считаю себя экзальтированной девицей, не кокетничаю с Вами и не страдаю паранойей… словом, ничего такого, поверьте, но всю ночь, пока я читала Вас, меня не оставляло какое-то странное чувство. Что это было? Откуда взялось? Зачем было нужно, чтобы я Вас прочла? И с чего я взяла, что просто обязана написать Вам все это, хотя мне очень стыдно за себя (никогда не смогу перечитать это письмо — пусть уж так, с ошибками)…