Девушка конец света

— А что у вас за интерес к этой вашей коллеге? — с плохо скрываемой иронией в голосе спросила вдруг девушка примерно моего возраста.

— Да нет у меня никакого интереса. Да и вообще, после сорока я со столькими уже девушками повстречался и расстался. И с ней так же.

— А, то есть у вас все-таки были отношения? — на этот раз голос подала седая старушка.

— А что, обязательно должны быть какие-то отношения? Встретились да разошлись. Утром поздоровались, вечером распрощались. С женой тоже так: вечером встречаетесь, утром разбегаетесь…

— Какие у вас тут странные разговоры, — сказал я неожиданно для самого себя. И сказал это чуть громче, чем хотелось бы, так что все уставились на меня.

— А вы, кажется, первый раз на нашем собрании? Может быть, вы приготовили какой-нибудь стих для нас? Вы, наверное, уже поняли, как это все происходит: читаете стих, а потом немного объясняете, почему вы выбрали именно его, ну и так далее. Попробуете? — выпалила все та же старушка немного резким голосом.

Вот как все было. Весной того года я окончил университет и еще целый месяц после этого сидел дома и валял дурака, а когда стали опадать лепестки вишни, я начал подрабатывать с десяти утра до четырех вечера в кафе в большом торговом комплексе рядом с домом. А по вечерам, когда смеркалось, я под песни Пэ Чхоль Су бегал вокруг озера. Иногда, далеко не каждый день, но где-то раза два-три в неделю, я вспоминал о девушке, которую звали Нана, и отправлял ей СМС, практически лишенное какого-либо смысла. Она отвечала мне также далеко не каждый раз, но примерно на одно сообщение из трех. Тогда на экране моего мобильника высвечивалось имя Нана. «6/15 10:48 am Нана. Специально пишу, что болею, чтоб ты проявил участие». Как-то так. Она всегда требовала, чтоб я писал ее имя слитно: «Нана» вместо «Нан-а», которым наградил ее дедушка — вышедший на пенсию учитель средней школы. Благодаря этому я по десять раз на дню вспоминал роман Эмиля Золя^[7] и в конце концов пошел и взял его в библиотеке. Но понял я из него, лишь что героиня вела беспорядочную сексуальную жизнь и что, наверное, когда-нибудь этот натуралистический роман стоит переписать более современным языком, но вряд ли и тогда я смогу прочитать его от корки до корки. Как-то так. И мой двадцать пятый год жизни проходил мимо меня серией натуралистических заметок из книги девятнадцатого века.

Потом пришел сезон дождей, я больше не мог бегать из-за постоянных ливней и принялся читать библиотечные книги, ожидая, когда осадки прекратятся. И может быть, из-за этих ливней, а может, и нет однажды я не набрал сообщение Нане, а взял да и позвонил ей. Некоторое время мы говорили исключительно о погоде. О дожде, который то лил как из ведра, то, как будто выдохшись, начинал еле-еле моросить, о сером унылом небе, о том, как скучаем и ждем жаркого, жаркого, жаркого летнего солнца. Потом я сказал, что из-за этих дождей не могу больше бегать, а она ответила, что я вовсе не похож на бегуна, как ей казалось. А потом вдруг Нана сказала: «Правильно. Было здорово. Нам было хорошо. Но больше мы не сможем вернуться в то время». От этих слов мне стало и радостно, и грустно. В первую очередь оттого, что она так мило связала предложения, сказав: «Правильно… Но…» Правильно. Но. Правильно. Но. После того как я повесил трубку, я еще долго повторял эту конструкцию, когда, например, раскладывал хлеб на кухонном столе, чтобы наделать бутербродов, или когда рассматривал хмурый, как мое будущее, пейзаж, стоя с сигаретой в зубах около скамеек перед библиотекой.

«Правильно, эти дожди, может, никогда не закончатся. Но надо попробовать разок пробежаться», — подумал я, а через несколько дней дожди практически прекратились. Я надел желтые шорты, футболку, вышел на улицу, взглянул наверх на низкое серое небо и побежал. Я жил в новом районе города, где небольшие, все примерно одной высоты, частные домики, многие из которых сдавались в аренду, были разделены узкими улочками, двадцать четыре часа в сутки забитыми припаркованными машинами. А теперь ливневые дожди затопили все водой и кругом, словно школьники, спешащие домой, бежали ручейки. Когда-то на этом месте было поле бумажной шелковицы, но теперь остался только небольшой парк с вишнями и дзельквой граболистной. В нем тоже была доска объявлений, а в углу одиноко стояли качели и детская горка, которые год от года все больше ржавели, и уже несколько дней в парк не залетали птицы. Была пятница. Утром в новостях ведущий в желтом дождевике, водя рукой по карте Корейского полуострова, показал, куда движется зона низкого давления, и сказал, что с завтрашнего дня ожидается повышение температуры. Был вечер. Я побежал в сторону озера. Медленно, день за днем проходил двадцать пятый год моей жизни, и это было так же неизбежно, как дождь, пропитывающий одежду, как ржавчина, разъедающая детскую площадку, как фронт пониженного давления, постепенно покидающий Корейский полуостров. И все мои тревоги были под стать моему возрасту. Их было больше, чем хотелось бы, но ровно столько, сколько положено.

Я бежал около получаса и был на противоположном берегу озера, когда ливень вдруг начал стихать. Вся моя одежда уже насквозь промокла, а кроссовки были полны воды. Я посмотрел на запад, откуда дул порывистый ветер, и увидел небольшой просвет. Среди мрачных грозовых облаков мелькнуло голубое небо, и тучи начали светлеть — это было такое завораживающее зрелище, что я остановился, тяжело переводя дух, и некоторое время просто любовался этой картиной. Окутавшие все небо тяжелые облака приподнялись над горизонтом, обнажив узкую полоску света, и постепенно превратились в белую вату кучевых облаков, предвещая хорошую погоду. Сначала гроза, потом ветер, а теперь новая пора. Я наблюдал, как заканчивается сезон дождей, и казалось, в этот миг природа пробудила во мне все чувства, которые только можно представить. Я стоял и любовался до тех пор, пока не отдышался после бега, пока не продрог на ветру, пока, стекая под собственной тяжестью, с деревьев не начали падать звонкие капли дождя, пока просветы между тучами не заполнило голубое небо. Я понимал, что это последний день сезона дождей. Я смотрел на небо на западе, на кучевые облака, на шершавые стволы и гладкие листья, по которым стекали капли воды, но видел только одинокое высоченное дерево метасеквойи.

И завертелась новая шестеренка. Метасеквойи не растут поодиночке. Они растут либо в ряд, либо сразу целыми рощами. Причину этого я знал из книжки «Метасеквойя — живой реликт». Летом 1943 года в китайском городе Чунцин начальник биологической экспедиции, державшей путь в провинцию Хубэй, заболел малярией и остановился в кампусе сельскохозяйственного университета города Ваньсань. Работавший в университете Ян Лун-син рассказал ему о том, что в районе Модаоси, простиравшемся на сотню километров, растет огромное священное Чаньское дерево. Услышав эту историю, начальник экспедиции четыре дня взбирался на отвесные горы и спускался в глубокие расщелины и наконец в районе Модаоси нашел огромное дерево, достигавшее тридцати пяти метров в высоту. В 1946 году удалось определить, что это метасеквойя, хотя еще в 1941 году японский доктор наук Микки из университета города Киото внес эти деревья в классификацию как вымерший вид. Метасеквойи росли в меловой период вместе с динозаврами, но не смогли пережить ледниковый период. И просто чудо, что в 1943 году это дерево все-таки обнаружили таким удивительным образом. А потом уже несколько саженцев метасеквойи доставили в Корею в качестве подарка от Китайского государства. Они успешно прижились и были распространены по разным районам страны. Дерево оказалось очень красивым и быстрорастущим, и его стали высаживать вдоль дорог для озеленения городов. Именно поэтому в настоящее время все эти деревья растут в ряд и очень редко можно встретить одиноко стоящую метасеквойю.

— Так, а почему же вы тогда решили, что увиденное вами дерево — это метасеквойя, да к тому же из стихотворения «Девушка конец света»? Вы же сами говорите, что оно там одно растет, — спросила меня после собрания та же пожилая женщина, которая предложила мне прочитать заготовленный стих.