Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой

— Когда же он вернется теперь? — задумчиво спросил Тончек.

Лойзка сердито на него взглянула:

— Как он может вернуться, если он пал?

Все замолчали, все четверо стояли перед черной глухой стеной и не могли заглянуть за нее.

— Я тоже пойду на войну! — вдруг сказал семилетний Матийче, казалось, ему удалось нащупать верную мысль и высказать то, что надо.

— Ты слишком маленький! — наставительно ответил четырехлетний Тончек, ходивший еще в одной рубашонке.

Милка, самая маленькая и хилая, закутанная в большой материнский платок и похожая на дорожный узел, попросила тихим, слабым голоском, будто исходившим откуда-то снизу, из мрака:

— А скажи, Матийче, какая она, эта война… Расскажи мне про нее сказку!

Матийче стал объяснять:

— Война — это когда люди закалывают друг друга штыками, рубят саблями, стреляют из ружей. Чем больше людей заколешь и зарубишь, тем лучше, они ничего тебе не скажут, так уж должно быть. Это и есть война.

— А зачем же друг друга колоть и рубить? — спросила Милка, заморыш.

— За императора! — сказал Матийче, и все замолчали. Перед их затуманенным взглядом где-то в дальней дали возникло что-то могучее, озаренное светлым ореолом. Они боялись шелохнуться, едва смели дышать, как в церкви во время торжественной службы.

Но Матийче еще раз решительно повторил свою мысль, махнув рукой, может быть, только для того, чтобы прогнать тишину, которая их давила.

— Я тоже пойду на войну… эх, на врага пойду!

— А какой из себя враг… у него есть рога? — вдруг спросил тоненький Милкин голос.

— Конечно, есть… А каким же еще может быть враг? — серьезно и почти сердито сказал Тончек.

На это и сам Матийче не знал, как ответить.

— Думаю, у него нет рогов! — произнес он медленно и замолчал в нерешительности.

— Какие еще рога!.. Человек он, такой же, как мы! — с раздражением откликнулась Лойзка, потом призадумалась и добавила: — Только души у него нет!

После долгого размышления задал вопрос Тончек:

— А как это, если человек падет на войне… он свалится навзничь?

И он показал, как человек валится навзничь.

— Убьют его… насмерть! — спокойно пояснил Матийче.

— Отец обещал привезти мне ружье!

— Как же он может привезти, если он пал! — гневно ответила ему Лойзка.

— И его убили… насмерть?

— Насмерть!

Четыре пары юных, широко раскрытых глаз с недоумением и страхом вглядывались в темноту, вглядывались во что-то незнакомое, не понятное ни сердцу, ни разуму.

А в это время их дед и бабушка сидели на скамье перед домом. Последний багрянец зари еще светился за темной листвою сада. Был тихий вечер, только из хлева слышался протяжный и уже хриплый плач, скорее всего, там была мать ребятишек, кормившая на ночь скотину.

Старики сидели сгорбившись, тесно прижавшись друг к другу, они держались за руки, чего давно уже с ними не случалось, их сухие глаза были обращены к вечерней заре. И не было сказано ни слова.

Врзденец

Моя мать была родом из Врзденеца. Говорят, село это находится в Хорьюпской долине; так ли это — не знаю, сам я его никогда не видел, и оно не обозначено ни на одной карте. Но что оно действительно существует и причем даже где-то неподалеку, в этом нет никаких сомнений. Возможно, я бывал от него на расстоянии какого-нибудь часа ходьбы, возможно, даже видел его во время долгих своих скитаний, но названия его тогда не услышал, и оно осталось для меня чужим и неведомым, подобно многим другим селам. Мне кажется, что когда-то мы с матерью стояли на горе и смотрели на него. Думаю, это было ранним утром. В долине еще белел туман, а из тумана вздымался холм, на котором стояла церковь с высокой каменной оградой, озаренная ярким солнцем. И этот свет небесный отражался на лице матери. Она протянула руку и указала на церковь: «Там Врзденец!» В голосе ее, идущем из глубины сердечной, была теплота и задушевность; так сказал бы взглянувший ввысь ребенок: «Там небо!», так смотрел бы арестант сквозь решетку: «Там поле!» Но село, может быть, находилось совсем в другом месте и выглядело совершенно иначе, а это была только мечта.

Никогда я не был в Врзденеце и уверен, никогда там не буду. Даже в том случае, если до него останется один шаг. Я вспоминаю об этом селе, когда мне тяжело и тоскливо. Тогда оно само приближается ко мне, как иногда к больной, изнемогшей душе приближается веяние смерти. Однажды меня поразила мысль, всплывшая из темных глубин, из душевных терзаний: когда придет мой последний час, я увижу крытую соломой лачугу, где родилась моя мать, ее колыбель, разрисованную алыми сердечками, маленького ребенка в длинном зеленом платьице, его первые неуверенные шажки, услышу тоненький голосок, смех, невнятный лепет… и, словно цветы на лугу, зацветут светлые порывы души, еще не израненной познанием. Эта мысль захватила меня, и я нисколько не сомневаюсь, что так оно и случится. Ибо прозрение, явившееся человеку из тех глубин, никогда не солжет.

За день до смерти мать затеяла переселение. Уже начинало смеркаться, и я чувствовал себя усталым. Мать дышала спокойно, и мне подумалось, что она спит; поэтому я вышел на носках из комнаты и отправился к соседу, чтобы немного отдохнуть за стаканом вина. Я пробыл там, пока совсем не стемнело. Когда я вернулся и зажег лампу, меня охватил неизъяснимый ужас. Постель матери была пуста. Я стоял, весь дрожа, не в силах сдвинуться с места. Не знаю, как и когда я сделал наконец первый шаг и начал ходить с лампой в руках по комнате и сеням — и казалось, будто это ходит какой-то другой, совсем посторонний человек, а сам я стою у стола, смотрю и жду, что же он сделает. Так я прошел через сени и поднялся по двум деревянным ступенькам в маленькую каморку, где раньше у нас жила одна старая женщина. На постели лежала мать. Когда я увидел ее, у меня так сильно сжалось сердце, словно я ощутил нечто удивительное, чему нет названия: боль и любовь, и то, и другое вместе, и еще что-то большее. Мать была молодая, лицо — здоровое, глаза ясные и веселые, на губах — улыбка. Она смотрела на меня с какой-то затаенной хитрецой неразумного ребенка, который боится, сам не зная чего.

— Мама, как вы попали сюда, на эту кровать?

— Сама пришла. Не думай, будто я так тяжело больна! Даст Бог, скоро будем в Врзденеце. Ведь мы уже столько лет собираемся! Когда я встала, мне захотелось отправиться прямо туда, только я не нашла одежду. Куда вы ее убрали?

От этих слов, от этого взгляда и улыбки мне захотелось уйти куда-нибудь прочь, в темноту, и там посетовать небесам. Ибо я чувствовал, что в каморке есть еще кто-то третий, бледный и высокий, кто склоняется над нами и прислушивается к нашему разговору.

— Там постель плохо постлана, она меня жжет, словно вы угли под простыню подложили. Тут лучше, хотя и подальше. Ведь я уже чуть не ушла в Врзденец, так легко мне было идти. Сделаю шаг, и стена отступает в сторону, похоже, как дети играют — ловят друг друга… Я думаю, нужно нанять лошадь с телегой, чтобы поехать в Врзденец, иначе мы никогда туда не попадем. Как там будут глазеть на нас, когда мы приедем! Ведь Мровец даст нам лошадь, не правда ли?

— Почему бы вдруг не дать?

— И в самом деле, почему бы? Завтра пораньше и поедем, будет воскресенье, солнечный день. Я знаю, все получится так хорошо, ну просто похоже даже на что-то из Священного Писания. И это скоро случится, не сегодня, ведь уже ночь, а, должно быть, завтра… Сходи-ка к Мровцу спроси насчет лошади… Чего ты плачешь?

Горячие слезы текли у меня из глаз и обжигали щеки. Мать устремила на меня пристальный, беспокойный, какой-то испуганный взгляд, потом отвернулась к стене, и лицо ее снова стало болезненным, жалким, измученным тяжким страданием.

Кто вкушал горечь полыни на обед и на ужин, кто рассыпал любовь всюду, где бы ни появился, а сам не отведал ни одной ее капли, тот глубоко в душе тайком создает мир светлых видений — без них бы он просто пропал от всего сущего зла. И неведомо откуда ему начинает светить огонек, сначала тихий и робкий, воспоминание о чем-то милом. Стремление к чему-то прекрасному и доброму, чего, может быть, никогда нигде не было, нет и не будет. И чем больше печалей в жизни и чем ближе от них избавление, тем свет прекрасней и ярче. Пока, наконец, сияние это в величии своем не сольется с тем, последним и вечным; так исполнится то, что было обещано сердцу, и придет воздаяние за надежду и веру.