Школа для толстушек

дубленки. От Ксюшиной стряпни нос воротил, для имиджа по ресторанам питался. А она на макароны налегала. И все верила, верила в свою счастливую планиду. От каждого доброго Костиного слова хмелела (спиртного она тогда в рот не брала). Говоря по-научному, въелся в нее Костик на генном уровне. И извлечь его из Ксюшиной башки можно было лишь путем трепанации черепа.

Только то, что он устроил, хуже любой трепанации оказалось.

В три годика Катенька была загляденье девочка. Все лучшее от родителей взяла – папины глазищи, мамины кудряшки. А смышленая, а потешная! Щебечет – как ручеек журчит. Костик дочерью загордился, денег подбрасывал на ее наряды, с собой часто брал – хвастался. Ксюша его уговаривала: «Не разрешай ей по машине ползать с заднего на переднее сиденье, купи стульчик специальный, пристегивай». Он отмахивался. Доотмахивался. Врезался на полной скорости лоб в лоб с другой машиной. Дочка через переднее стекло вылетела, прямо под колеса самосвала. Костик шишкой отделался да легким сотрясением, а от доченьки только ножки остались – в белых гольфиках с розовой оборочкой.

Ксюша в психушку попала. Ей там уколы кололи и таблетками пичкали, магнитные волны через голову пропускали. Но даже в больнице, сквозь сумеречное сознание, она чувствовала – простит Костика. Приголубит он ее, пожалеет – и простит она дочкину смерть. Да и что прощать, когда прав Костик – она сама во всем виновата. В чем конкретно – не объяснить, но ее вина не имела границ, как бесконечность.

Выписалась из больницы, домой вернулась Ксюша не до конца психически здоровой. Соображение у нее точно замедлилось. Смотрит на веник или чайник в руки берет – и не может сразу вспомнить, для чего эти предметы служат. На улицу страшилась выходить, с людьми разговаривать. Один свет в окошке – Костик. Цеплялась за него как за соломинку. А он и был не надежнее соломинки. Пропадал на работе, дома ночевал не каждую ночь, трезвый обращался точно с прислугой, пьяный – куражился. Толстопузой мымрой обзывал, говорил: «Крыша съехала, не поправишь». Тогда Ксюша пить и начала. В алкогольном дурмане пусть короткое, но забвение находила.

На задворках сознания билась мысль, что катится она в пропасть. Но было не страшно: чего бояться, когда пропасть вокруг – и позади, и впереди. Природа заставляла ее дышать, питаться, двигать ногами, выполнять домашнюю работу, а смысла все это не имело. Только в подпитии мрак рассеивался, губы растягивались в улыбке – мечты о счастливой жизни с доченькой и мужем становились почти реальными, осязаемыми.

Ксюшино падение остановилось у гроба отца. Она смотрела на его неузнаваемые, заострившиеся черты и с ужасом понимала, что исковеркала не только свою, но и жизнь отца – единственного родного человека. Ради Ксюши он научился варить каши и утюжить ее платьица, ставить ей банки и горчичники во время болезни, пришивать белые воротники и манжеты к школьной форме, плести косички и завязывать банты. Он покорился ее бунту, когда вздумал жениться, а Ксюша в истерику: нам