Собаки Иерусалима

Не веря своим ушам, Рамондо с сомнением поглядывает на барона.

Никомед протягивает ему руку:

– Ну, как? Согласен?

– Согласен! – отвечает повеселевший Рамондо. Пожав друг другу руки, они поднимаются и, обменявшись платьем, начинают одеваться.

Занемогшая Аделаида узнает от Бласко о последней выходке своего брата

Занавеси опущены: дневной свет беспокоит больную. Комната погружена в полумрак.

Аделаида, без кровинки в лице, лежит в постели с закрытыми глазами. Входит священник и садится у ее изголовья.

– Причуды вашего братца не знают границ. Теперь они с Рамондо обменялись платьем…

Аделаида открывает лихорадочно блестящие глаза и стонет:

– О Господи!…

– Рамондо в одежде барона идет впереди, а ваш брат, ведя мула, плетется сзади.

Аделаида снова закрывает глаза и жалобно стонет:

– О Господи!…

Рамондо оскорбляет Никомеда, издавая непристойные звуки, и барон бросает его посреди ливанской пустыни

Рамондо с высоко поднятой головой и нахальным видом вышагивает впереди, Никомед, ведя мула, следует за ним.

В ближайших кустах заливается зяблик.

Рамондо с хитрым видом тут же начинает копировать хозяина, вспомнив, как тот принял пение скворца за соловьиную трель.

– Даже в голосе вороны можно распознать присутствие нашего Господа.

Никомед открывает рот, чтобы поправить его, но, сообразив, что это провокация, прикусывает язык и молчит.

Рамондо не унимается:

– Господь Бог может возвестить нам о своем присутствии даже через голос вороны, потому как вороны – тоже твари Господни.

Сказав это, Рамондо оглядывается на Никомеда, ожидая от него какой-нибудь реакции, но хозяин не открывает рта.

Раздраженный Рамондо ускоряет шаг, и Никомед, ведущий мула, с трудом поспевает за ним.

Вдруг, когда Никомед нагоняет Рамондо и оказывается у него прямо за спиной, тот громко выпускает газы.

Удивленный Никомед с отвращением отскакивает назад.

– Вот когда дает о себе знать твоя рабская душонка! Разве я когда-нибудь позволил бы себе оскорбить тебя подобной выходкой?

Рамондо внезапно останавливается и оборачивается к Никомеду:

– Ты думаешь, что речи твоих философов для моего уха приятнее?

– Я полагал, что они тебе интересны… все-таки… – совершенно смешавшись, говорит Никомед.

Рамондо невежливо отворачивается от него и продолжает путь. Никомед идет следом.

– Рассуждения твоих философов интересуют меня так же, как вас, нет, тебя может интересовать вот это…

И Рамондо еще раз с громким треском выпускает ветры чуть ли не в лицо Никомеду.

Взбешенный наглым поведением слуги, Никомед в отместку принимается плевать на тень Рамондо, целясь, главным образом, в голову.

Рамондо оглядывается и, заметив, что Никомед плюет в его тень, начинает прыгать, чтобы помешать ему. Но средство это не всегда дает нужный результат.

– Ты плюешь в мою тень! Я, например, когда был твоим слугой, никогда не осмеливался делать такое!

– Только что ты сделал кое-что похуже.

– Нет, это ты делал хуже, когда заставлял меня выслушивать всякие истории про Демокрита и Гераклита. Думаешь, мне было приятно? Только и знал, что попрекать меня моим невежеством. Разве моя вина, что некоторые твои бредни не лезут мне в голову? А вот когда я пускаю ветры, всем все ясно.

Рамондо оглядывается назад, чтобы посмотреть, какой эффект возымели на Никомеда его слова. Но пока он говорил, Никомед куда-то исчез. Остался только мул, который лениво бредет в нескольких шагах от Рамондо, волоча по земле повод.

Рамондо останавливается, вертит головой, вскарабкивается на валун, чтобы обозреть местность, но Никомеда и след простыл. В отчаянии Рамондо бегает взад-вперед и кричит:

– Никомед! Барон Никомед! Никомед ди Калатрава! Барон Никомед ди Калатрава!

Но никто не отзывается на его призывы. Только щебет зяблика напоминает Рамондо о его вызывающем поведении.

Вконец расстроенный слуга подходит к мулу и говорит ему почти в самое ухо:

– Видишь? Вот что делает хозяин, когда ему приходит в голову блажь вырядиться слугой: он удирает! Бросил нас здесь посреди Ливанской пустыни, где в любую минуту на нас могут напасть неверные… Без еды, без оружия, без карты, по которой можно найти дорогу…

Тыльной стороной руки он вытирает выкатившиеся из глаз крупные слезы и вдруг взрывается:

– Ну, пусть только вернется! Он у меня получит кнутом по заднице! Сейчас я хозяин и могу делать с ним, что моей душе угодно!

Тут его взгляд падает на поблескивающее на солнце снаряжение Никомеда, притороченное к седлу мула, и в глазах его вспыхивает мстительный блеск.

– Ну и достанется же тебе, барон ди Калатрава! Свинячий барон! Говенный барон! Замудонский барон!

Бласко сообщает измученной болезнью Аделаиде, что он видел доспехи Никомеда на суку большого дерева

Выглянувший из окна комнаты Аделаиды священник вздрагивает от неожиданности.

Больная испуганно спрашивает:

– Бласко, что вы там увидели?… Говорите же, Бласко… Не мучайте меня, Бласко…

Бласко с обеспокоенным видом оборачивается к Аделаиде, а потом чуть не до половины высовывается из окна. Наконец, крайне встревоженный, он покидает свой наблюдательный пост и возвращается к изголовью болящей, которая с огромным усилием отрывает голову от подушки.

– Не скрывайте от меня ничего, Бласко. Скажите, что вы там увидели… – просит она слабым голосом.

– Я чуть не подумал самое худшее. Мне показалось, что ваш брат повесился на суку большого дуба.

Аделаида сдавленным голосом вскрикивает:

– Не-е-ет! – и падает на подушку.

Священник преклоняет колена рядом с кроватью и спешит успокоить ее:

– Не тревожьтесь, Аделаида, я сказал, что мне показалось, будто ваш брат… Но это не он, это только его доспехи.

Аделаида сверлит его недоверчивым взглядом.

– Его доспехи? С чего бы это вдруг Никомед вздумал вешать на дерево свои рыцарские доспехи? Если он сделал это, значит, сошел с ума! Бог лишил его разума…

Большие, лихорадочно блестящие глаза Аделаиды наполняются слезами.

Рамондо находит Никомеда, который поджаривает курчонка

Опустив голову и бормоча ругательства по адресу сбежавшего Никомеда, Рамондо приближается к навесу.

– Барон – барахло, трепло… Барон – индюк, говнюк… Барон – дурак, мудак…

Вдруг он поднимает голову и, к величайшему своему удивлению, видит метрах в десяти от себя, под навесом, кого бы вы думали? Барона Никомеда, который развел костерок и жарит на нем курчонка.

Сразу же размякнув при виде еды и все простив хозяину, Рамондо прибавляет шаг и, сладострастно щурясь, втягивает носом чудесный запах.

– А где это вы его нашли?

– Не нашел. А сделал то, что должен сделать слуга, когда кончается еда. То есть украл.

Рамондо привязывает мула к дереву, и тут до него доносятся издалека призывные крики:

– Цып-цьщ-цьш! Цьш-цып-цьш!

Оглянувшись на замок, Рамондо замечает по ту сторону рва беременную девчонку и с ухмылкой поворачивается к барону:

– Украл, скажете тоже… Вам-то легко украсть, какой с вас спрос, вы же хозяин.

Никомед окидывает слугу испепеляющим взором и, сняв с огня зажаренного курчонка, кладет его на плоский отполированный камень.

– Намотай себе на ус: этого цыпленка я украл у неверных! Так что моя кража – проявление воинской доблести!

И он начинает старательно резать цыпленка, искоса поглядывая на Рамондо.

– Но если вам кажется, что красть нехорошо, я, конечно, не стану заставлять вас есть этого курчонка, господин. В конце концов, вы хозяин, – говорит Никомед с улыбкой и показывает Рамондо наколотую на острие ножа четвертинку цыпленка.

Слуга уже хочет схватить кусок, но Никомед отдергивает руку.

И тут Рамондо поднимает крик: