Драная юбка

Но я не могла оставить Китаянку в комнате, куда стучались мужчины, не зная, не заботясь, не спрашивая о географических картах, что она нарисовала и сохранила. Зовите ее как хотите – проститутка, шалава, блядь. Она стала моей первой подругой, и я сделаю для нее что угодно.

Я должна была Сделать Это. Лишиться должной невинности. Какой в ней толк? Она как библиотечный абонемент или пара запасных ключей, мелочь, которую теряешь и понимаешь, что никогда ею не пользовался. В последние пять минут перед приходом Ли Мэджорса, я представляла невинность маленькой безделушкой, которая падает из окна «Королевского Отела» на умытые дождем улицы.

Когда я вышла, Китаянка сидела на полу на корточках, колени прижаты к голым грудям, и курила сигарету.

Эй, закричала она с таким энтузиазмом, будто я впервые сюда зашла.

Подруга, сказала я, взбивая свою рыжую гриву еще выше, я хорошо целуюсь, подруга.

Это пригодится, улыбнулся этот маленький чертенок. А потом в дверь постучал Ли Мэджорс, и его впустила я.

Школа рисования карт

Шестимиллионный мужик оказался двойником моего учителя мистера Клейна. Всего неделю назад мистер Клейн сказал мне, что я растрачиваю жизнь впустую, встречаясь с такими кретинами, как Дин Блэк. Представляете, что бы он обо мне сейчас подумал? Его бы от меня тошнило, но вот Эверли – она бы мною гордилась. Моя мать боготворила Патти Хёрст. [8] Она повесила фотографию Патти себе на зеркало. Наследница-бунтовщица, заложница с промытыми мозгами.

Да, Эверли мною гордилась бы.

Брат-близнец мистера Клейна нервно сидел на краешке кровати, закинув ногу на ногу. У него были рыжие, редеющие волосы, и он носил очки в тонкой оправе. Он был так же неуклюж, как мистер Клейн, как будто не верил, что его тело так выросло. Что он вообще тут делал? Китаянка бродила в белых носках, сложив пальцы в победном приветствии, и выглядела так, будто в любой момент готова упасть в обморок. Я стояла возле ванной, скрестив руки на груди, и сжигала его взглядом.

Он сказал: Привет, Таитянка.

Я не сразу поняла, к кому он обращается.

Смешок его был ненатуральным – как у многих сорокалетних. Эти, наверное, уже не могут смеяться по-настоящему и просто издают звуки, приблизительно напоминающие смех. Это сводит меня с ума, особенно, когда они это делают нервно, что, собственно, он и сделал, посмотрев на меня. Ну здравствуй, произнес он, ха-ха-ха.

Это Новозеландка, сказала Китаянка и приобняла меня.

Я тебя раньше не видел, сказал он и посмотрел на меня еще раз – подозрительно, как я поняла.

Китаянка подмигнула мне и прикусила губу; я в жизни не видела еще такой довольной девицы. Кожа ее порозовела, потеплела, и мне подумалось, что она совершенно не волнуется и ничего не боится.

Я люблю рыжих, сказал мужик.

Повезло, подумала я, но промолчала. Я опустила глаза и разглядывала осколки – они блестели в потрепанном ковре.

Она просто стеснительная, просипела Китаянка, которая все еще разговаривала дьявольским голосом Лемми из «Моторхед».

Но я не стеснялась.

Я очень люблю целоваться. Я целовала Дина Блэка часами, хотя абсолютно не была в него влюблена. Когда я водила рукой, лежа в грязи нашего сада, я представляла себе французские поцелуи с мужчиной, который дотрагивался до меня нежно-нежно. Но сейчас…

Мне хотелось представить себе, что это не я, а кто-то другой, но не могла вообразить хоть кого-нибудь, кто занимается тем, чем мы сейчас. Китаянкино предупреждение дошло до меня, но слишком поздно. Я просила других девчонок, но они ответили «ни за что».

Словно алчущий крови хищник, я скользнула на кровать за спиной мужика и сказала: Приляг, закрой глаза.

Я должна была звучать обольстительно, а звучала, как бревно. Удивительно, что он не расхохотался, а сделал все, как я ему велела. Я быстренько наклонилась его поцеловать, чтобы он не передумал и не предложил мне продемонстрировать что-нибудь из его собственного репертуара.

Его губы отдавали металлом и рыбой, будто я лизала дверной замок.

Его рука отдыхала на моей коленке, и я была уверена что он пожалуется на холод моей кожи. Но он даже не заметил озноба, что сотрясал меня.

Я наклонила голову, и мне было ужасно плохо видно Китаянку, но я косила на нее уголком глаза. Она встала перед мужиком на колени, как для молитвы, ее маленькие ловкие руки играли с пряжкой ремня. Она спустила с мужика джинсы, и ее коленки в них словно утонули. Я не смотрела на ее губы, только на руки. Руки. Руки, что быстро скользнули в его карманы.

Вот тогда-то мы заторопились.

Я схватила плащ, рюкзак и прыгнула за ней на подоконник. Пожарная лестница была мокрая, и я чуть не поскользнулась, когда мы лезли по стене «Королевского Отеля» на крышу. Китаянка сильно меня обогнала, крича и визжа в процессе. ДаДаДа! Вряд ли она услышала, что он сказал. А я слышала.

Я услышала, что он прокричал.

Когда я услышала, я уже была почти на последней ступеньке.

Он, должно быть, подошел к окну, когда оделся. А может, он орал еще со спущенными штанами. Неважно, я все равно слышала его так, будто у него был мегафон.

Маленькая рыжая сучка. Я до тебя доберусь.

Мы побежали. С крыши «Королевского» на другую крышу, и на следующую, пока не очутились в конце улицы Йейтс, где уже виднелся голубой мост, вырастающий из пристани. Крыша была плоская и низкая, точно заасфальтированная поляна.

Я не знаю, почему мне раньше не приходило в голову туда взобраться. Может, когда я встретилась с Джастиной, она бежала к пожарной лестнице? Будто прочитав мои мысли, Китаянка сказала:

Сюда приходят все девчонки из Запретной Зоны. А полицейские не знают.

И сплюнула на асфальт. Я плюнула за ней, хотя у меня для этого было меньше причин.

Блин, подруга, это было весело.

Я бы, наверное для описания эпизода с Ли Мэджорсом использовала другое слово.

Ты выглядишь такой невинной, подруга. Он и не подозревал, что его сейчас разведут. Ох, ну какой идиот, а? Он рассчитывал на менаж-а-труа!

Мне кажется, она не отдавала себе отчета в том, что Ли Мэджорс мне угрожал и я не вышла сухой из воды.

Я замерзла, перепугалась и чувствовала себя одинокой. Мне хотелось домой.

Ау, Сильвия, как дела? Я только что целовалась с сорокалетним мужиком, а моя подруга-проститутка в это время стояла перед ним на своих ушибленных коленях. Ты все еще меня любишь?

Мне еще никогда не угрожали. Выращенная Симусом, я даже оскорблений никогда не слышала. Считайте меня неженкой, но его угрозы меня серьезно испугали. Меня преследовали его шипящая ненависть и ужасные, прямо-из-преисподней слова. Маленькая рыжая сучка. Я до тебя доберусь.

От Китаянки не было никакого толку. Она поливала майку «Фланелью Любви» и ветхим полотенцем вытирала косметику с лица. С ненакрашенным лицом она выглядела совершенно другим человеком. Я увидела потрескавшиеся губы и как ранимы и подозрительны ее глаза.

Триста долларов, объявила она, я же говорила, что чувак упакован. Этого хватит уплатить за школу, да?

Ну конечно, ответила я, не имея ни малейшего понятия, сколько это может стоить.

Я не хотела его денег и предложила ей свою долю.

«Виза», «Амекс», «Мастеркард» – это я могу продать, размышляла Китаянка. Мой дядька знает мужика, который много дает за пластик. Я обеспечена на всю жизнь. Я исправлюсь, веришь? Больше никаких больниц, никаких минетов.

Я закрыла уши руками, чтобы не слышать этих слов.

Чудака зовут Дирк Уоллес. Дырка! заорала она.

Она вышвырнула его кошелек на мостовую. Кошелек дернулся, как при расстреле.

Чем больше она над ним издевалась, тем хуже я себя чувствовала. Не думайте, что я говорю это сейчас, постфактум. Мне действительно было очень неловко, когда она показала мне фотку его дочери, напряженной девочки с ямочками на щеках. Ну знаете, такая стандартная фотография, сделанная в студии магазинов «Кмарт», – девочка в розовом платье на фоне радуги.