Как я стал идиотом

Мартен ПАЖ

КАК Я СТАЛ ИДИОТОМ

«Как я стал идиотом» — дебютный роман. Мартен Паж опубликовал его в двадцать пять лет, написав до этого семь романов «в стол». Напечатавшее Пажа парижское издательство «Ле Дилеттант» [1] известно во французском литературном мире чутьем на молодые дарования. Молодые дарования, если они таковыми являются, потом, как правило, уходят в другие издательские дома, с более громкой славой и более весомыми гонорарами. Однако «Дилетанта» это не огорчает — у него свои задачи и своя слава. Здесь начинали печататься Венсан Равалек, Анна Гавальда, Серж Жонкур и другие. Издательство их «открыло», как и Мартена Пажа, который выпустил с тех пор еще два романа, один из них — «Стрекоза ее восьми лет» — вышел в прошлом году по-русски.

В своей первой книге Мартен Паж ухитрился выставить дураками чуть ли не всех на свете: автомобилистов и университетских преподавателей, любителей видеоигр и модной одежды, этнической музыки и телевидения. После этого трудно было ожидать успеха: читатель не любит, когда над ним смеются. Однако успех пришел, причем для такого писателя, как Паж, особенно ценный — успех у сверстников, у «своего» поколения, стильный успех. Роман буквально растащили на цитаты, а на одном из Интернет-сайтов фразочки Пажа можно найти рядом с афоризмами Стендаля, Ницше и Набокова.

Критики сразу назвали Пажа последователем вольтеровской традиции, отослав читателей для сравнения к «Кандиду» или «Микромегасу». Однако тексты Пажа далеки от рационализма и уж никак не сводятся к социальной сатире или критике современного мира, которая для него, как он выразился в одном из интервью, «всего лишь предлог для того, чтобы писать». «Нет, для меня это не просто упражнение в стиле, я не такой циник, — говорит о себе Мартен Паж, — но я понял, что сегодня критиковать общество совсем не то же самое, что во времена Флобера. Теперь это уже не опасно и стало просто своего рода литературным кодом, который не нужно воспринимать буквально».

А на вопрос журналиста «Что тебе самому особенно дорого в твоих книгах?» Паж упомянул не темы и не персонажей, а всего лишь несколько фраз, в том числе из романа «Отличный день отличный»: «Есть люди, которым дождь никогда не попадает за шиворот, они мне глубоко непонятны».

* * *

Антуану всегда казалось, что он живет по-собачьи — год за семь. Еще в детстве, в семь лет, он чувствовал себя потрепанным жизнью, словно ему было уже под пятьдесят, в одиннадцать утратил последние иллюзии, как семидесятисемилетний старец. Сейчас, в неполные двадцать пять, мечтая обрести наконец покой, Антуан решил упрятать свой мозг в саван глупости. Ему не раз приходилось убеждаться в том, что слово «интеллект» сплошь и рядом означает способность красиво формулировать и убедительно преподносить полную ахинею, а ум человеческий настолько сбился с курса, что порой лучше быть дебилом, нежели записным интеллектуалом. Ум делает своего обладателя несчастным, одиноким и нищим, тогда как имитация ума приносит бессмертие, растиражированное на газетной бумаге, и восхищение публики, которая верит всему, что читает.

Чайник издал одышливый свист. Антуан налил булькающий кипяток в синюю чашку с изображением луны между двух красных роз. Листики чая закружились в бурном водовороте и расправились, придав воде свой цвет, и аромат, а пар продолжал подниматься, ввинчиваясь в плоть воздуха. Антуан сел за письменный стол напротив единственного в своей захламленной квартирке окна.

Всю ночь он писал. Подступаясь к теме и так и сяк, испортив немало страниц в большой ученической тетради, он сумел к утру выразить свою позицию в подобающем манифесте. Много недель бился он в поисках иного выхода, пытался нащупать какие-то лазейки и окольные пути. Однако пришлось признать неумолимую истину: во всех его бедах повинен ум. И вот в ту июльскую ночь Антуан, отбросив сомнения и колебания, принял окончательное решение и на всякий случай письменно изложил свои аргументы в пользу отречения от ума. Теоретически записи предназначались для близких, на случай, если он не сумеет выйти из эксперимента невредимым. Но в первую очередь они были нужны ему самому, чтобы увериться в правильности такого пути: его доводы, развернутые на многих страницах, выглядели как цепь рациональных логических доказательств.

В окно постучала клювом малиновка. Антуан поднял глаза от тетради и в ответ постучал по стеклу ручкой. Он отхлебнул чаю, потянулся на стуле и, запустив руку в не слишком чистые волосы, подумал, что пора разжиться шампунем в ближайшем магазине «Шампьон». Антуан не чувствовал в себе подлинного воровского призвания, для этого ему недоставало бесшабашности, посему он крал лишь то, в чем остро нуждался, например, чуть-чуть шампуня, незаметно выдавливая его в коробочку из-под леденцов. Аналогичным образом поступал он с зубной пастой, мылом, пеной для бритья, отщипывал несколько виноградин или прихватывал горсть черешни; так, обложив скромным налогом торговые центры и супермаркеты, он поддерживал свое существование. На все книги, какие хотелось купить, денег тоже не хватало, поэтому, понаблюдав за работой охранников и контрольных устройств во «Фнаке» он наловчился воровать книги не целиком, а страницу за страницей, воссоздавая их затем в изначальном виде у себя дома, как в подпольном издательстве. Поскольку каждая страница была добыта преступным путем, она приобретала куда большую ценность, чем ее сестры, сброшюрованные фабричным способом и затерянные среди себе подобных; вырванная, похищенная, затем старательно подклеенная, страница становилась священной. Библиотека Антуана насчитывала около двадцати книг в таком уникальном издании.

Уже светало, когда, измученный бессонной ночью, он подошел к заключительной части своей прокламации. На миг застыл в раздумье, покусывая ручку, затем снова склонился над тетрадкой, чуть высунув язык:

«Мало что так бесит меня, как расхожие сюжеты, где герой в конце возвращается к исходному положению, да еще оказывается в выигрыше. Он рискует жизнью, попадает во всевозможные переделки, но в финале приземляется на все четыре лапы. Я не желаю играть в эти игры и делать вид, будто мне неизвестно, чем все кончится. Я отлично знаю, что путешествие в глупость непременно превратится в гимн уму. Это будет моя маленькая личная „Одиссея“: после бесчисленных испытаний и опасных приключений я вернусь на Итаку. Я уже чувствую запах узо и долмы. Было бы лицемерием не сказать того, что с самого начала известно всем: герой останется жив и выйдет из всех передряг окрепшим и возмужавшим. Развязка, искусно подстроенная, но кажущаяся естественной, преподнесет урок типа: „Ум хорошо, а счастье лучше“. Что бы мы ни говорили, что бы ни делали, мораль всегда где-то пасется на лугах нашей биографии.

Сегодня четверг, девятнадцатое июля, солнце наконец решилось покинуть свое укрытие. Мне бы очень хотелось, когда эта авантюра закончится, сказать, как Джокер из «Цельнометаллической оболочки»: «У нас дерьмовый мир, но я жив и не боюсь ничего».

Антуан отложил ручку и закрыл тетрадь. Глотнул чаю, но оказалось, что чай остыл. Он потянулся и снова разогрел чайник на походной газовой плитке, стоявшей прямо на полу. Малиновка опять постучала в стекло. Антуан открыл окно и насыпал на подоконник горсть семечек.

Семья Антуана — точнее, одна ее ветвь — происходила из Бирмы. Дед с бабкой по отцовской линии в тридцатые годы приехали во Францию, двигаясь по стопам великой Шан, восемь веков назад прославившей их род открытием Европы. Шан была авантюристкой с креном в ботанику, изучала чужеземную флору, способы приготовления лекарств, ремесла, пыталась чертить карты тех краев, где побывала. Постранствовав по миру, она всякий раз возвращалась в родной Паган и рассказывала о своих открытиях любимым родственникам, а также ученым людям. Анората, первый великий повелитель Бирмы, прознал про ее страсть к путешествиям и дал ей средства, чтобы снарядить экспедицию в большой незнакомый мир. Долгие месяцы Шан со своими спутниками носилась по морям и заблудилась столь основательно, что добралась до Нового Света — Европы. Переплыв Средиземное море, они высадились на юге Франции, затем по суше достигли Парижа. Они дарили туземцам стеклянные побрякушки, наряды из второсортного шелка и заключали торговые сделки с вождями белых племен. Шан вернулась на родину с триумфом, была щедро награждена за грандиозное географическое открытие и окончила дни в почете и богатстве. Среди смут и кровопролитий XX века дед и бабка Антуана решили отправиться по маршруту своей знаменитой прародительницы в надежде, что судьба будет к ним столь же благосклонна. В результате их занесло в Бретань, где они и осели в начале тридцатых, а в сорок первом создали знаменитый отряд Сопротивления «Франтиреры и партизаны Бирмы». Они постепенно прижились, научились говорить по-бретонски и — с куда большим трудом — любить устрицы.